Он положил ее у кровати — станет пепельницей, ибо, живя в одиночку, опасался пожара. Никто в такую минуту его не разбудит, не успеешь и брюки надеть. К салату из свеклы его не приучали, хотелось есть. В Копенгагене в таких случаях пьют воду, пишет Гамсун в книге "Голод". Сунеп схватился за горлышко графина. Пить или не пить? Котят в реке топят, такова судьба котят и городских рек, — но разве в приличных колодцах не тонут лягушки? Тут в дверь постучали, и Сунеп отставил графин, чтобы не подумали, что он схватил его с целью самообороны.
— Войдите! — Он включил голую потолочную лампочку.
В Гауяскалнсском санатории он не успел вернуть десять рублей шоферу, семь электрику, но это были картежные долги — значит, кавалерские долги, которых не взыскивают; но пять рублей лаборантке… В Бирзгальскую книгу адресов он ведь еще не был занесен. Вошел длинный, тощий юноша в джинсах, кедах, рубашке, нижние углы которой были завязаны модным узлом над пупком. Светлые, мягкие волосы вились и опускались на Лоб яйцевидный, взгляд нервный. Нечто гамлетовское.
— Добрый вечер, — сказал вошедший искусственно низким голосом, поставил на стол бутылку молока, сунул ладони в пришитые спереди штанов карманы и опустил большой, мягко округлый подбородок, как огурец, на грудь, чтобы можно было смотреть исподлобья. Хоть поза и стандартная, но стандарта всемирного.
— Меня звать Андрис Скродерен, с нижнего этажа. Мать велела принести молоко, потому что у вас, мол, еще ничего нет. Можете получать его каждый день. Только — это козье молоко!
— Мне нравится козье молоко, я в свое время, болея туберкулезом, пил его вместо лекарства. Извините, что не могу предложить присесть.
Скродерен ходил по комнате, демонстрируя темперамент.
— Завтра принесу вам стул, у нас на чердаке в сарае есть несколько расхлябанных. Значит, вы будете худруком нашего сарая, пардон, дома культуры. Там нет никакой жизни. Надо бы устроить литературный вечер, пригласить своих поэтов и художников. У меня несколько стихотворений напечатано в районной газете. Но теперь редакция что-то жмется. — И глаза поэта мрачно загорелись, он вспомнил последний разговор в редакции: "Знаете ли вы, как в Америке ограничивают урожай пшеницы? Доплачивают, чтобы не сеяли. Мы будем высылать вам бесплатные экземпляры газеты, а вы за это обещайте не присылать стихов".
— Литературный вечер в доме культуры абсолютно необходим, — подтвердил Сунеп в благодарность за молоко. — Вы тоже — работаете в области культуры?
— Нет, не дано; я грузчик в потребсоюзе. Надо будет осенью перебираться в Ригу.
— Осенью здесь будет другая культурная жизнь.
— Ну, доброй ночи. Мать сказала, что у нас можно брать и яйца.
Напившись молока, Сунеп пододвинул стол поближе к кровати и выгрузил на него свою библиотеку, состоявшую из двух справочников: "Календарь природы", в котором можно было найти все необходимые для клубного работника юбилейные и памятные даты; и второй — книжечка в черном переплете, которую однажды, дурачась, подарили ему больные санатория, — в одном переплете уголовный и гражданский кодексы ЛССР. В эту минуту Сунеп испытывал легкую грусть по обжитой чердачной комнатке над санаторным клубом. Там каждый вечер он клал у постели свежие газеты, журналы и читал их до полуночи. Читал также взятые на время у больных журналы мод, начиная с эстонского "Силуэта", кончая боннской "Бурдой", потому что он хотел знать, как живут в мире люди, в том числе мужчины, какие колготки носят, какие галстуки подвязывают, какие корсеты уменьшают серединную часть фигуры и как в игральном зале у рулетки в Монте-Карло крупье обеими руками в обе стороны одновременно раздает жетоны и выплачивает деньги. Сунеп тоже сумел бы жить, как живут на свете, но всегда не хватало денег…