Но, несмотря на хороший уход и царящий в обители покой, в душе у Джейми покоя не было и подавно. Только боль. Сознание того, что все, кого он любил, погибли, а он жив, постоянно причиняло ему страдания и наполняло горечью его сердце. Он тосковал по дому и по своим людям. И все же сама мысль о том, чтобы послать кого-нибудь в горы и сообщить своему клану, что он жив, вызывала у него отвращение.
Так он и сидел, сгорбившись и кутаясь в мех, пока краем глаза не уловил какое-то движение в дальнем углу двора. Кто-то в плаще с опущенным на лицо капюшоном, стоя на коленях, усердно рыхлил землю маленькой мотыгой. Каждый раз, когда мотыга ударялась о камень, скрывающийся в земле, человек аккуратно выкапывал его и укладывал в кучу. Камни пригодятся, когда станут латать прорехи в ограде и каменных ступенях, которые вели на верх крепостной стены.
Джейми подумал о том, что раньше такая работа была бы для него детской забавой, а сейчас он чувствовал усталость, всего лишь наблюдая за незнакомцем. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Но вместо того чтобы наслаждаться теплом солнечных лучей на лице, он снова вернулся мыслями к ужасной битве. Перед его мысленным взором вставали лица друзей, гибнущих под ударами варваров. Он снова слышал крики и тихие стоны, стоя в окружении мертвых и умирающих на поле боя.
Они надеялись, что к этому времени уже вернутся в горы и будут праздновать победу над захватчиками. А вместо этого он остался один среди незнакомых людей, которые прославляли его и называли героем!
Герой! Его сердце снова сжалось от боли. Разве такой должна быть победа? Да, враг отступил, но ценой жизни тех, кто был ему дорог. И все же Джейми не жалел, что выбрал путь воина. Это было все, что он знал и умел. Все, чему его учили. Давным-давно ныне покойный отец сказал Джейми, что добровольно никто бы не выбрал такую жизнь, но благодаря ему у других людей все-таки будет выбор. И Джейми всегда думал, что, сражаясь, поступает благородно. Но теперь он понял, что в сердцах тех, кто несет людям войну, смерть и разрушения, нет ни капли благородства.
Джейми не открывал глаз. Мир и тишина, царящие здесь, казались издевкой, ведь в ушах снова и снова звучали крики раненых и умирающих.
Алекса подбросила в кучу еще один камень и окинула взглядом участок. Приятно было вот так, на солнышке, заниматься тяжелой работой. Она уже потеряла счет времени, потраченному на восстановление сада. Сначала она воспринимала свою задачу как наказание за то, что она осталась жить, когда все, кто был ей дорог, погибли. Потом, по мере того как стали заметны первые результаты работы, она подумала, что таким способом сможет отплатить за доброту сестрам, которые стольким людям помогли пережить боль, причиненную этой ужасной войной. А теперь она дала клятву, которую записала на пергаменте и попросила старого отца Лазаря быть свидетелем: она останется здесь, чтобы перекапывать землю, сажать цветы и ухаживать за ними до тех пор, пока полностью не восстановит некогда прекрасный сад.
Первым делом Алекса привела в порядок грядки с лекарственными травами, которые были необходимы сестрам, чтобы лечить раненых и больных. Она выполола сорняки и вскопала землю вокруг чахлых рядков репейника, алоэ, ветреницы и дудника. На другой грядке росли подмаренник, лаванда и мирт.
Алекса продолжала медленно и методично вскапывать землю и выпалывать сорняки. Солнце между тем поднималось все выше и выше.
Было что-то волшебное в этом месте. Когда она работала здесь, Кошмары, которые постоянно преследовали ее, куда-то исчезали. Смолкали голоса родных, умолявших Алексу спасти их. Казалось, даже боль ее потерь понемногу растворяется в воздухе. Если бы она могла, то работала бы здесь и ночью, чтобы спастись от демонов, преследовавших ее во сне.
Алекса замерла, чтобы перевести дыхание, потом распрямила затекшую спину и посмотрела по сторонам. В саду она была не одна. Девушка какое-то время смотрела на сгорбленную, закутанную в мех фигуру мужчины, сидящего в другом конце сада.
Воин… Трудно было не услышать то, о чем говорили все вокруг. Его называют лордом из лордов. Но Алексу не интересовал этот горец. Для нее он был всего лишь воином, способным только убивать. Одним из многих…
Алекса почувствовала, как задрожали колени. Мысли о войне снова возвращали ее к пережитому ужасу. Она тяжело опустилась на колени и подождала, пока минет приступ слабости. А потом вернулась к своему занятию, стараясь избавиться от ненужных мыслей.
— Вот ваш бульон, милорд.
Рядом с сестрой Фионой семенила молоденькая послушница Мордрунд с маленьким деревянным столиком в руках.
Когда столик поставили перед стулом Джейми, сестра Фиона сняла с миски крышку, выпуская на волю облачко ароматного пара.
— Это не только согреет вас, но и придаст сил, — она увидела, что Джейми хмурится. — Вам плохо, милорд?
— Нет, я просто… устал.
— Хорошо, — монахиня взглянула на колокольню, откуда разносился звон, возвещая о наступлении полудня. — Сейчас мне надо быть в трапезной. Если вам что-нибудь понадобится, скажите об этом Мордрунд. Я попросила ее побыть с вами до моего возвращения, милорд.
Прежде чем уйти, сестра Фиона одарила послушницу суровым взглядом.
Мордрунд, страшно гордясь выпавшей ей честью, зачерпнула бульону и поднесла ложку к губам Джейми. Тот раздраженно отмахнулся.
— Я вполне способен есть самостоятельно.
— Да, милорд, — послушница незаметно вытерла вспотевшие от волнения ладони о свою накрахмаленную юбку и отдала ему миску. Она стояла, наблюдая, как он нехотя ест. — Вам нравится бульон?
— Не очень, — сделав всего несколько глотков, Джейми отставил миску и откинулся на спинку стула, чувствуя себя совершенно измотанным.
Расстроенная Мордрунд озиралась вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы заинтересовать раненого.
— Не правда ли, эта девушка отлично потрудилась, чтобы восстановить наш сад?
— Девушка? — Джейми взглянул на стоящую на коленях фигуру. — Я думал, что это какой-нибудь деревенский парень.
— О нет, милорд, — засмеялась Мордрунд, довольная, что нашла что-то, о чем может поговорить с этим знаменитым человеком. — Эту девушку полумертвой нашли в лесу. Судя по узорам на ее одежде, она была из того же клана, к которому принадлежали убитые, лежавшие вокруг нее. Похоже, она несколько дней провела там без воды и пищи.
— Она что-нибудь рассказала об этом?
— Она совсем не говорит, милорд. Кажется, она немая. Только не понятно, была ли она такой с рождения или это из-за полученных ран. Здесь, в аббатстве, сестры называют ее Евой не только потому, что она была первой женщиной, которую нашли живой после боя, но и из-за ее любви к нашему саду.
— А почему она прячется под плащом? Ее искалечили?
— Насколько я знаю, нет, но преподобная мать говорит, что не все раны можно увидеть. Многие из тех, кто пережил войну, несут раны в своих сердцах и душах. И, как целители, мы должны относиться к ним с такой же заботой, как и к телесным ранам, — Мордрунд быстро перевела дыхание. — Я мечтаю однажды стать такой же хорошей целительницей, как и остальные сестры. Именно поэтому я и вступила в орден. Но преподобная мать говорит, что сначала мне надо научиться поменьше болтать. Она говорит…
Юная послушница замолчала и зажала рот ладонью.
— Ну вот. Я опять сказала намного больше, чем должна была! Я… Пожалуйста, не говорите сестре Фионе, что я рассказывала вам о девушке! Мне нельзя было этого делать. Преподобная мать говорит, что прежде всего мы должны научиться хранить тайны наших пациентов.