- Мой отец был самым сострадательным человеком, которого я когда-либо знала. Никлас кивнул.
- Старый граф сделал хороший выбор - сомневаюсь, что кто-либо кроме преподобного Моргана сумел бы убедить меня смириться с ситуацией. Он сказал мне, что Эбердэр - мой дом и что если я буду слушаться своего деда, то в конце концов у меня будет столько свободы и столько денег, сколько и не снилось ни одному цыгану. И тогда я спустился к старому графу и предложил ему сделку. Он состроил гримасу. - По-видимому, у меня врожденная склонность к странным сделкам. Я сказал деду, что буду изо всех сил стараться стать таким наследником, какого ему хочется иметь, - но только одиннадцать месяцев в году. Взамен он каждый год должен отпускать меня на месяц к цыганам. Как и следовало ожидать, граф был отнюдь не в восторге от этой идеи, однако преподобный Морган убедил его, что это единственный способ заставить меня вести себя подобающим образом. Так ваш отец стал моим наставником. В течение последовавших за тем двух или трех лет он приходил в Эбердэр почти каждый день - за исключением того времени, когда разъезжал с проповедями. Кроме обычных школьных предметов, он учил меня вести себя как англ. В конце концов я был подготовлен к поступлению в закрытую частную школу, где из меня уже можно было лепить нечто в достаточной мере похожее на английского джентльмена. - Он бросил на Клер взгляд, полный иронии. - Перед тем как уехать, я подарил вашему отцу ту книгу с благодарственной надписью, которую вы использовали для шантажа.
Эта фраза не задела Клер: она не чувствовала за собой никакой вины.
- Значит, вы сумели не забыть цыганские обычаи, потому что каждый год возвращались к пароду своей матери, - сказала она. - Для семилетнего ребенка вы мыслили весьма здраво.
- Недостаточно здраво. Я воображал, что смогу надеть личину англа, как костюм, а потом снять её, ничуть не изменившись. Но все оказалось не так просто - если ты постоянно играешь какую-то роль, то в конце концов видимость становится сутью.
- Должно быть, трудно находиться между двумя мирами. Вам никогда не казалось, что вы ни то ни се, ни рыба ни мясо?
Он невесело рассмеялся:
- Очень точное сравнение.
- Чем больше я вас слушаю, тем понятнее мне становится, почему вы ненавидели своего деда.
Никлас наклонил голову и наиграл на арфе гамму: сначала вверх, потом вниз.
- Сказать, что я ненавидел его, это... было бы... слишком просто. Он был моим единственным родственником, и мне хотелось, во всяком случае, иногда, чтобы он был мною доволен. Я выучился хорошим манерам, усвоил нормы нравственности, греческий, историю, изучил основы ведения сельского хозяйства, но что бы я ни делал, это не могло удовлетворить деда. И знаете, в чем состояло мое непростительное преступление?
Клер покачала головой, и он сказал:
- Дайте мне вашу руку.
Когда она протянула её, он поднес к её руке свою. Рядом. с её молочно-белой кельтской кожей его кожа по цвету походила на кофе со сливками.
- Все дело было в цвете моей кожи, то есть в том, чего я не мог бы изменить, даже если б захотел. Думаю, будь я посветлее, мой дед в конце концов сумел бы забыть, какая кровь во мне течет. Однако каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел "проклятого черномазого цыгана", как он порой изящно выражался. - Никлас согнул и разогнул свои длинные гибкие пальцы, разглядывая их так, словно увидел в первый раз, потом с горечью проговорил: - Глупо и, уж конечно, совсем не по-христиански ненавидеть кого-то за цвет его кожи, однако такие вот мелочи могут совершенно изменить человеческую жизнь.
- Уверяю вас, что ваша внешность - само совершенство, - убежденно сказала Клер.
На его лице отобразилось изумление.
- Я не напрашивался на комплимент.
- Это был не комплимент, а объективное эстетическое суждение, снисходительно изрекла она. - Хорошо воспитанная женщина никогда не стала бы говорить мужчине комплименты по поводу его внешности. Это было бы вульгарно.
Он лукаво улыбнулся.
- Стало быть, я занесен в ту же категорию, что греческие урны или картины эпохи Возрождения?
- Вы куда интереснее. - Она склонила голову набок. - Нам было легче жить, когда вы кочевали с цыганами?
- В общем, да. Моя мать была сиротой, близких родственников у неё не было, так что я присоединялся к любому ближайшему табору. Меня всегда брали, как берут приблудного щенка. - Он мгновение помедлил. - Я наслаждался этой жизнью, но со временем начал смотреть на своих соплеменников другими глазами. Хотя цыгане считают себя людьми совершенно свободными, на самом деле они рабы своих обычаев. Неграмотность, пренебрежительное отношение к женщине, возведенная в ранг достоинства бесчестность, причем в основном за счет бедняков, по которым она бьет больше всего, потому что они бедны, - в конце концов все это стало меня тяготить.
- Однако в Эбердэре вы специально отвели место для цыганского табора.
- Конечно. Как-никак они мои родственники. Любой цыганский табор может остановиться здесь и оставаться столько, сколько пожелает. Единственное, о чем я прошу, - это чтобы они не досаждали местным жителям.
- Стало быть, вот почему цыгане уже много лет не доставляют нам никаких хлопот, - догадалась Клер. - Когда я была маленькая, было не так. Помню, всякий раз, когда они приезжали в деревню, мама уводила меня в дом и запирала дверь на засов. Она говорила, что цыгане - воры и язычники и что они крадут детей.
Никлас усмехнулся.
- Насчет воров и язычников - пожалуй, но цыганам нет нужды красть детей: у них полно своих.
- Я иногда мечтала, что меня украдут цыгане, - призналась Клер. - Мне казалось, что это было бы здорово. Приятно осознавать, что ты настолько кому-то нужна.
Она тут же пожалела о своих неосторожных словах.
- Так вы чувствовали себя ненужной, Клариссима? Нежеланной? Я иногда думал о том, каково это - иметь преподобного Моргана своим отцом. Человека непоколебимой добродетели, сострадательного, готового уделить время каждому. кто в нем нуждается. - Он взял тихий, печальный аккорд. - Однако со святыми не всегда бывает легко жить.
Ее словно полоснули ножом. Да как посмел этот повеса увидеть то, чего до него не видел никто, то, в чем она не решалась признаться даже самой себе!
- Уже очень поздно, - проговорила Клер онемевшими губами, - Мне надо идти спать.
- А вы увильнули от ответа, - тихо заметил он. - Как видно, вы из тех людей, которые с удовольствием расспрашивают других, но не желают, чтобы кто-нибудь видел, что творится в их собственных душах.
- Меня не о чем расспрашивать. - Она встала. - Я простая женщина, и у меня была самая обыкновенная жизнь. Он рассмеялся.
- О нет, вас никак не назовешь простой! Все что угодно, но только не это. В вас бездна ума, загнанных вглубь и подавленных чувств... - Он наиграл быструю мелодию, которая отчего-то привела ей на ум кота, подстерегающего птичку. - Вы хотите чувствовать себя желанной, Клариссима? Ну так вот - я вас желаю. В вас есть букет - загадочный, топкий, сложный букет хорошего вина, напитка, который хочется смаковать снова и снова. И ещё у вас прелестные ножки - я рад, что для игры на бильярде вы решили использовать кий.
Не удостоив сие замечание ответом, Клер плотнее запахпула свой бесформенный халат и направилась к двери. Каждый раз, когда она делала очередной шаг, Никлас щипал струны арфы.
Она зашагала быстрее - и арфа тоже заиграла быстрее.
Она остановилась - арфа смолкла.
Она резко обернулась.
- Перестаньте надо мной издеваться! Он поставил арфу на пол.
- Я не издеваюсь над вами, Клариссима, - я приглашаю вас на пир жизни, который включает в себя также и смех. - Он встал. - А ещё он включает в себя желание. Страсть - это лучший способ забыть все жизненные невзгоды.
Клер пробрала дрожь.
- Теперь я понимаю, отчего вас называют графом-демоном. Ваши рассуждения это теология дьявола.
- В процессе образования мне пришлось проглотить немало религиозных текстов, и я что-то не припомню, чтобы где-нибудь говорилось, будто удовольствие есть по самой своей сути зло. Зло - это когда причиняешь вред другим людям, страсть же - это источник обоюдной радости. - Он направился к пей. - Уже миновала полночь, и начался новый день. Могу ли я получить свой законный поцелуй?