— Как же, дочушка! Помню. Более суток полыхал пожар тогда. Все добро гитлеровцев сгорело. Так им и надо, проклятущим.
Туманятся глаза Тани (да, это она, разведчица группы «01»), что-то вспомнилось дорогое, заветное… Походы, товарищи… Генка Сорокин (сыну ее, Валерию, сейчас столько, сколько тогда было ему), замученный гестаповцами в Пскове, лейтенант Шимчик, погибший в бою в сорок третьем…
Переполненный зал Дновского дома культуры железнодорожников. Торжественное собрание, посвященное 25-летию освобождения района от фашистской оккупации. Оглашается постановление о присвоении звания почетного гражданина города Дно. Из-за стола президиума встают генерал-полковник в отставке Василий Митрофанович Шатилов, чья дивизия освобождала Дно, и старший сержант запаса Татьяна Ивановна Ромашкина (Ланькова) — мужественный боец незримого фронта битвы за Ленинград.
В летние воскресные дни на берегах Селигера, в Осташкове, у памятника-гаубицы героям оборонительных боев можно встретить невысокого седеющего человека. К рубежам, откуда в сорок первом году советские люди гнали прочь войну, главного инспектора по заготовкам сельскохозяйственной продукции Запутряева приводит недремлющая память о днях, когда в эфир летели слова: «Я — ВРК… Я — ВРК…»
Земляки и сослуживцы Анатолия Павловича лишь совсем недавно узнали о его подвиге в тылу врага. Помог в этом полковник в отставке Гавриил Яковлевич Злочевский.
Я разговариваю с Клавдией Ивановной Королевой, ныне Коропаловой. В руках у нее игрушки: очень забавные зайцы, симпатичные жирафы. Они сделаны на Завидовской фабрике игрушек (это в Калининской области), где уже давно работает Клавдия Ивановна.
Прошу ее:
— Расскажите о самом тяжелом дне, проведенном на оккупированной территории.
— Было это в Локне. Меня с Шурой Шагуриной задержали по подозрению. Улик у жандармерии никаких, но в тюрьму посадили. На другой день выносила я парашу и в одной из камер обнаружила пальто нашей молоденькой связной Вали. На стене кровью были написаны имена сидевших перед расстрелом советских патриотов. Среди них и имя отважной Валюши. Думала, с ума сойду.
— Ну а радостные дни бывали?
— Да. Однажды, возвращаясь с задания, мы столкнулись с большой группой красноармейцев-окруженцев. Месяц они, верные присяге, с оружием в руках находились во вражеском тылу. Мы помогли им перейти линию фронта по проходу, специально сделанному для нас. Вот радостей было! — Клавдия Ивановна засмеялась. — Все они были заросшие, бородатые. Владельца самой большой бороды мы звали «дедом». Он в дороге ухаживал за Олей, «доченькой» называл. Пришли к своим. Побрились наши попутчики, и… «дед» моложе «доченьки» оказался.
Последний вопрос:
— Судьба ваших подруг?
— Олю Стибель и Лиду Сидоренко гестаповцы схватили в Андреаполе, расстреляли… Машенька Евдокимова сейчас живет под Киевом.
Детские игрушки — и разведчица. Как-то несовместимо. Но это — сама жизнь. Та, отстоять которую от вражеского нашествия помогали нашей армии Клава, Маша, Оля и другие разведчики, ежедневно, ежечасно шагавшие «по краю обрыва».
Галина Ягольницер
МЕДАЛЬ ЕВДОКИИ ЗАЙЦЕВОЙ
— Зайцева Евдокия Васильевна. Награждена медалью «За отвагу» за активное участие в партизанской борьбе против немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны.
Из задних рядов поднялась невысокая сухощавая женщина в синей кофточке. Неторопливо пошла она по кремлевскому залу. Десятки людей — и уже получившие правительственные награды, и ожидавшие своей очереди — повернули головы в ее сторону. Послышался громкий шепот:
— Смотрите, да ведь она совсем старая. Сколько же ей в ту пору лет было?
— Лет шестьдесят, если не больше.
— И в такие годы партизанить!
— Василиса Кожина, да и только, — сказала девушка с орденом «Знак Почета» на груди и встала. Встал и сидевший рядом с нею пожилой ученый, на груди которого сверкала звезда Героя Социалистического Труда. Точно волна морская прошелестела по рядам кресел — поднялся весь зал.
Евдокия Васильевна Зайцева.
А женщина шла, не понимая, почему встали люди со своих мест. Шла, тихо ступая по ковру, слыша лишь, как гулко, будто молотом по наковальне, стучит в груди сердце. И память вдруг стремительно понесла в прошлое…
…Щетинится в девятьсот пятом баррикадами Петербург. Свирепствуют каратели. Гонится за юной работницей пьяный казак. Вздыблен конь. Свистит нагайка. Падает Дуня. Опять бежит. Ни слезинки. Лишь до боли закушены губы.