Мирсанов еще раз оглядел десантников: все сосредоточенны, но спокойны, не нервничают. «Видно, крепкие ребята, повоевали, попривыкли». Повоевал и он, в прошлом шахтер-дальневосточник, видел всякое… Вспомнился первый бой… Фашисты шли густо. Цепь за цепью.
— Осколочным! — услышал Василий команду лейтенанта Орлова.
Выстрел произвел, как бывало на полигоне. Сразу заметил: перед фашистами вздыбился вихрь и в наступавшей цепи образовался разрыв. Ухнуло и соседнее орудие Федора Нелюбина. Фашистские цепи начали ломаться. Вскоре они рассыпались и откатились назад. Потом все повторилось снова. Артподготовка, атака. Позицию батальона перепахали разрывы снарядов, солдаты почернели от дыма и пыли.
Только к вечеру бой утих. Многих недосчитались. Но батальон удержал позицию.
На следующий день после бомбежки и артобстрела враг снова пошел в атаку, но теперь уже с танками. Один из них двигался прямо на орудия. Мирсанов и Филонов словно сговорились, почти разом ударили по машине бронебойными. Танк задымил.
— Горит! — радостно и удивленно крикнул Василий, будто сделал важное открытие: смотрите, мол, они могут гореть!
А Филонов уже посылал один за другим снаряды по второму танку.
В памяти всплывали другие сражения: тяжелая переправа через Ладожское озеро, ожесточенный бой под Тосно, бомбежка, а потом остервенелые атаки гитлеровцев у Павловска.
Контузия, ранение в голову и в плечо надолго уложили Василия на госпитальную койку. Он оказался в глубоком тылу — в Горьком. Потом вызов под Москву и первый вопрос полковника:
— Вы в сороковом году занимались парашютным спортом?
— Да, интересовался, прыгал.
И вот он возглавляет группу в составе двадцати человек, которая должна сегодня, 29 декабря 1941 года, высадиться на территории Эстонии…
Самолет тряхнуло. Мирсанов очнулся от воспоминаний. Яркий свет молнией хлестнул в иллюминаторы.
— Прожектор! — сказал Евгений Романенко. — Обстреливают!
Летчик бросил самолет в сторону, потом вниз. Луч прожектора отстал. Затем снова прилип к самолету. Какие-то минуты длилась эта борьба, но они показались всем долгими часами. Когда все стихло, к десантникам вышел штурман.
— В заданный район пробиться не можем, — сказал он. — Придется выбрасывать вас немного в стороне…
Группу разметало. Приземлившись возле рощи, Мирсанов подал сигнал фонариком. Ответа не было. Лишь на рассвете столкнулся с Сашей Гавриловым. Потом встретили Евгения Романенко с двумя бойцами. Четыре дня ушло на сбор группы. Трое погибли.
Радиста старшего сержанта Виктора Игнатьева не нашли совсем.
Без связи, без явок. Начало оказалось более трудным, чем предполагалось.
Днем десантники укрывались в разных местах, ночевали на кулацкой мельнице, где жили только двое рабочих.
Диверсии решили начать со взрыва железнодорожного моста через небольшую речку. Часть бойцов наблюдала за сменой часовых, другие разведывали подступы к мосту и дому возле него, где жила охрана.
Фашисты в глубоком тылу вели себя беспечно, о партизанах в этом районе еще не слышали. По кустарнику вдоль берега речки группа подошла к дому, залегла. Часовой, стоявший у крыльца, ничего не заметил, спокойно притопывал, посвистывал. Вперед пополз Евгений Романенко. Он проскользнул к дому, притаился за углом. Когда часовой подошел к нему, Романенко бесшумно метнулся вперед. Ни звука, ни выкрика.
Мирсанов подал сигнал, и в окна и двери полетели гранаты. А еще через несколько минут прогремели шесть взрывов. От моста остались лишь исковерканные балки, напоминавшие переломанные ребра гигантского животного.
На другой день но дорогам было не пройти, — сновали патрули. Группа, скрываясь по перелескам, низинами добралась до Вильянди. Подошли к хуторку. Мирсанов с одним бойцом зашли в дом. Встретила женщина лет двадцати пяти.
— Я знаю: вы — красноармейцы, — прямо сказала она. — Ходить вам днем нельзя. Спрячьтесь в сарае, сюда фашисты редко заглядывают.
Позднее разговорились, и все стало ясным. Хозяин хутора воевал в рядах Красной Армии.
Как-то хозяйка сказала, что в концлагере под Вильянди находится советский радист. Гитлеровцы схватили его во время приземления на парашюте.
— Не наш ли Игнатьев? — вырвалось у Мирсанова. — Надо разузнать.
Некоторые местные жители имели специальные пропуска и ходили в лагерь работать. Вскоре хозяйка хутора достала такой документ. С ним Мирсанов и отправился «к черту в пасть», как справедливо заметил один из бойцов.
…Ходил по лагерю сгорбившийся, небритый, в рваной одежонке человек с ведром и каким-то инструментом, стараясь не попадаться на глаза охранникам. И вдруг неожиданная встреча: однополчанин — замполитрука Саша Лебедев.
— Как сюда попал? — спросил Мирсанов.
— Был ранен, без сознания.
— О радисте не слышал?
— Есть такой.
— Бежать хочешь?
— Я бы их всех передушил, оружие только достать…
Сумрачным февральским днем к проходной лагеря подошли двое. Один услужливо протянул часовому пропуск, затем достал пачку сигарет и предложил закурить. Гитлеровец повесил автомат на шею, взял пачку. В этот момент стоявший сбоку мужчина (им был Евгений Романенко) бросился на фашиста.
Мирсанов очередью из автомата сразил часового па вышке. Часовой со второй вышки, не разобравшись, в чем дело, открыл стрельбу по улице. Через минуту умолк и он. Мирсанов и Романенко побежали к комендатуре. Подоспела и вся группа. В ход пошли гранаты. Охрана была почти полностью уничтожена.
Около ста освобожденных из лагеря человек повел Мирсанов. Взяли направление на Псков. Шли всю ночь. Утром фашисты перекрыли дороги. Пришлось разделиться на несколько небольших групп — тогда больше шансов остаться незамеченными.
На пятые сутки Мирсанов вывел свою группу в район Палкина. Здесь, в лесах, стало легче дышать. Помогали местные жители. Мирсанов решил дать группе отдохнуть, а пока устанавливается связь с партизанами, взорвать мост на шоссе в деревне Китенки.
Гитлеровцев вроде бы поблизости не было. Пошли втроем. Неторопливо заложили тол и тут увидели приближающиеся повозки, а возле них с десяток мужчин в гражданской одежде.
— Пропустим их, а потом взорвем, — сказал Мирсанов.
Что произошло потом, Василий не сразу и понял. Мужчины подошли вплотную и… набросились на подрывников. Это были переодетые фашисты.
Дорого обошлась беспечность. Вечером Мирсанов оказался на окраине Пскова в каком-то бараке. Допрашивал офицер. Он вежливо спросил:
— Кто? Откуда?
— Пленный, жил на хуторе, — спокойно ответил Мирсанов.
Офицер щелкнул пальцами, и стоявший у двери солдат ударил Василия по голове резиновой дубинкой.
— Кто? Откуда? — уже хрипло кричал офицер…
Потом был второй допрос, третий… Руки у Мирсанова посинели, волосы, прежде вьющиеся, теперь слиплись в кровавой корке.
Однажды вечером гитлеровцы втолкнули в камеру зверски избитого человека. Им оказался войсковой разведчик лейтенант Василий Носаль, уроженец Красного Лимана. Попал в плен раненым.
— Бежать, задушить часового и бежать, — твердил он. — Пусть убьют, только не плен.
Стали думать о побеге. Его нельзя было откладывать. После пыток и истязаний могло не хватить сил уйти и в открытую дверь. Перебрали несколько вариантов: вызов на ночной допрос, возвращение в камеру.
— А если из уборной попробовать? — предложил Мирсанов. — Она же во дворе, задняя стенка выходит на пустырь, я видел в щель. Яма почти пустая, только прикрыта досками, их можно отодвинуть.
— Подожди, подожди, — заволновался Носаль. — Значит, затащить туда часового, прикончить и бежать.