Только партизаны вошли в деревню Липо и расположились там на привал, как им сообщили: по пятам идут каратели. Пришлось, не трогая заранее спрятанной здесь взрывчатки, уходить в сторону от намеченного маршрута. Лишь вечером партизаны вернулись в село, забрали все боеприпасы и ночью двинулись вперед. На рассвете отряд был уже у моста.
То ли оккупанты считали этот участок дороги в безопасности, то ли до него у них не дошли руки, во всяком случае, здесь даже у самого моста лес не был вырублен так, как это делалось повсеместно. Правда, мост усиленно охранялся — посты стояли с обоих его концов, на каждом из них — пулеметы.
Но идти на мост лобовой атакой партизаны и не собирались. Иван Алексеев знал здесь каждый кустик и был уверен, что пройдет к мосту незамеченным. Кроме него в группу подрывников вошли Николай Мудров, пулеметчик Лукин. Командиром группы был парторг отряда Яков Моисеенко. Все остальные партизаны заняли позицию на случай, если группа будет обнаружена и придется вести бой.
Подрывники подождали, пока сменятся часовые, а потом вслед за Алексеевым бесшумно поползли к мосту. Скурдинский и Ковалев пристально наблюдали из укрытия за их движением. Вот они показались из-за кустарника. Подождали, пока часовой пройдет на другую сторону и быстро, по-кошачьи, прыгнули под кручу. Конец длинного шнура, который тянул Моисеенко, остался в кустах. Потом Скурдинский увидел только двоих — Мудрова и Алексеева. Они прилаживали к ферме бруски тола. Скурдинскому казалось, что они непростительно медлят.
— Хоть бы все обошлось, — прошептал он.
Но подрывники не медлили. Еще минута, и раздался взрыв. Мост заволокло облако пыли и дыма. Ковалев и Скурдинский оставили свой наблюдательный пункт и бросились бегом в глубь леса.
Возвращаясь в лагерь, у деревни Сватково партизаны встретили Ивана Андреевича Федорова. Он всегда появлялся неожиданно и в разных местах. Сели на поваленную ветром сосну. Федоров пожаловался:
— Что-то комендант стал ко мне плохо относиться. На днях накричал без всякой причины. Вчера вечером у своего дома я заметил того агента, что за бежавшего из лагеря себя выдавал.
— Может, вам уйти в лес, Иван Андреевич? — предложил Скурдинский.
— А кто же останется? У меня все старосты «друзья». Не от коменданта, так от них все буду знать. Да, может, оно и обойдется…
Не обошлось. Вскоре гестапо арестовало Федорова. Казнить «партизанского старосту» привезли в родную деревню Сватково. На околицу согнали всех жителей. Желая унизить Федорова перед односельчанами, комендант Осьмина Ганс Рат приказал осужденному стать на колени.
— На колени? — Федоров с усмешкой посмотрел на Рата и громко, так, чтобы все слышали, крикнул: — Дурак! Да я и перед твоим чумным Гитлером не стану на колени! Советские люди умирают стоя…
В землянку Скурдинский вернулся уже в темноте. Ковалев еще не спал, ждал комиссара. Они всегда по вечерам обсуждали планы на завтрашний день.
— Где был? — спросил Ковалев.
— Да так… Прошелся немного.
— Моисеенко вернулся.
— Что-нибудь интересное сообщил?
— Да. Федю Евдокимова из деревни Рели помнишь? Ну так вот, он по заданию подпольной группы заминировал участок дороги Рель — Ликша. Вчера там подорвались две машины. Восемь фашистов убито и около десятка ранено. Вот и ответ на казнь Федорова.
— Нет, дорогой мой командир, за Федорова и сотни фашистских жизней мало.
— Смело действовали наши подрывники в Лужицах, — продолжал Ковалев. — Туда, в волостное управление, гитлеровцы привезли заложников из соседней деревни. Закрыли их в бане и заявили, что, если до утра не сообщат, кто расклеил в селе листовки, все они будут расстреляны. Подпольщики решили освободить заложников. Вечером подожгли в другом конце села какую-то бесхозную постройку. Опасаясь, что это не просто пожар, а какой-то маневр партизан, солдаты похватали автоматы и бегом туда. А в это время Сергей Филиппов снял часового у бани и выпустил арестованных. Те не мешкая в лес бросились.
— Молодцы! — вырвалось у Скурдинского.
— Только это еще не все добрые новости. Помнишь, Субботина рассказывала о Прыгачеве? Ну тот, что пошел в полицейские, а сам не знает зачем. Толковым оказался паренек. Пулемет для нас раздобыл, пистолет принес и много патронов.
Комиссар поднялся со скамейки, прошел к двери, вернулся назад и, как о чем-то хорошо продуманном и решенном, сказал:
— Сдается мне, командир, что наш Ленинградский фронт не успокоится прорывом блокады. Надо подумать о том, чем мы сможем помочь ему в эти осенние дни. Давай поговорим об этом на партийном собрании. Повестку дня можно назвать так: о подготовке вооруженного восстания в Осьминском районе. Идет?
— Я — за! — ответил Ковалев.
Иван Виноградов
ДОПРОС
В землянку не вошел, а влетел ординарец:
— Товарищ комбриг! Самолет обнаружили. В лесу упал.
С докладом об этом в штаб бригады Васильева прибыл командир комендантской роты. Он сообщил, что в лесу найден трехмоторный гражданский моноплан «юнкерс-52». Гитлеровцы примостили к нему пулеметы. Самолет летел, видимо, на малой высоте и был пробит в нескольких местах. Пилот удачно посадил машину на лесной поляне. Это стоило ему немало труда: размах крыльев у самолета достигал почти тридцати метров. Но уйти гитлеровцам не удалось.
Вошел дежурный и доложил:
— Связной из третьего полка и конвоиры с пленными прибыли.
Васильев распорядился вызвать переводчиц Зельму Фишман и Людмилу Осокину.
Побывать на допросе захотелось и нам — работникам редакции партизанской газеты. Наборщик Вася Толчишкин тоже попросил редактора Обжигалина:
— Константин Петрович, разреши посидеть послушать.
Вскоре в землянке комбрига было трудно повернуться.
За столик, грубо сколоченный из досок, сели Васильев, начальник особого отдела Иванов и другие командиры, бывшие в лагере.
Зельма Фишман и Людмила Осокина устроились сбоку на деревянных чурках. Зельма рядом с Осокиной казалась девочкой. Невысокая, полная, с наивным ребячьим лицом и несмелым, словно обиженным взглядом. Кто мог подумать, что за плечами этой, казалось, робкой девушки была работа в рижском подполье. Да и в бригаде она находилась уже более полугода.
Первыми ввели двух фашистских летчиков с «юнкерса-52».
Допрос начали с лейтенанта.
— Расскажите о положении на вашем участке фронта, — обратился к нему комбриг.
Гитлеровец пренебрежительно поглядел на Васильева:
— Я солдат фюрера. Говорить не буду.
— Нет будете, — твердо сказал комбриг. — Для нас вы пленный. И никакой не солдат, а просто преступник.
Летчик нахмурился, посмотрел на своего коллегу, как бы ища сочувствия, и… начал рассказывать. Он сообщил, что положение у гитлеровцев на демянском участке фронта тяжелое. Несколько дивизий находятся в «котле». Снабжение идет сейчас только по воздуху. В сутки приходится доставлять двести тонн продовольствия, боеприпасов и горючего. Транспортных самолетов не хватает. Пустили в ход бомбардировщики.
Васильев пододвинул летчику карту, на которой легким пунктиром была изображена предполагаемая линия фронта. Пленный карандашом указал, где расположены аэродромы.
Второго летчика допрашивал Иванов. Пленный признался, что, выполняя приказ, жег с воздуха наши деревни. Последнее время ему было предписано следить за движением из Партизанского края к фронту. Но он не смог здесь ничего обнаружить.
— Переведи ему, Зельма, что он будет отвечать за каждый сожженный дом, за каждого убитого человека, — сказал Васильев.
Выслушав эти слова, летчик побледнел:
— Нам было приказано не сентиментальничать. Я выполнял приказ.
Ссылкой на приказ пытались прикрыть свои преступные дела и попавшие в плен каратели. Их тоже ввели сразу двоих.
Первым вошел грузный, сутулый, уже пожилой фельдфебель, с выцветшим, изрезанным тонкими морщинками лицом. Губы стиснуты, глаза глубоко запали. Было что-то зловещее в его упрятанном колючем взгляде.