Январским вечером в доме его сестры собрались жители Хохлова и Ручьевой.
Внимательно слушали они рассказ Богданова о положении Ленинграда.
— Фашистская армия, окружившая город, сильна, но она исчезнет, как дождевые капли, упавшие на раскаленное железо, — горячо говорил Яков Дмитриевич, — а Ленинград стоял и стоять будет непобежденным.
— Должна быть в этом и наша доля участия, — продолжил мысль старого друга Иван Егорович Егоров. — Вот и брошен клич партизанами собирать продовольствие для красного обоза в город Ленина.
Зашумело собрание. Вопросы за вопросами. Но все были едины — помочь ленинградцам. Внезапно в избу вбежал мальчишка и закричал:
— Фашисты идут! Фашисты!
Гитлеровцы, узнав от предателя, что собрание проводят всего лишь два партизана, решили захватить агитаторов. Яков Дмитриевич и Иван Егорович, отстреливаясь, побежали к лесу. И тогда по ним открыли огонь из пулемета. Егоров погиб тут же, а Богданова ранили. К нему бросились гитлеровцы, чтобы схватить живым. Яков Дмитриевич кинул под ноги гранату…
Но и мертвым он был страшен для врагов. Фашисты привязали его тело к саням и потащили по деревне. Офицер приказал полицаям кричать: «Со всеми партийцами так будет! А Богдановых всех уничтожим, все их партизанское племя…»
В начале марта 1942 года обоз с продовольствием ушел в Ленинград. А 16 марта газета «Правда» в ответ на письмо из Партизанского края писала:
«Дорогие братья! Ваши слова, проникнутые беззаветной любовью к матери-родине, прошли через линию фронта, они достигли стен Кремля…
Ваши имена… пока безвестны. Но придет момент — он уже близок, — когда вся страна узнает ваши имена».
…В отряде не знали о гибели агитаторов и послали в разведку Костю Богданова и Лешу Кустова. Двое мальчишек не должны были вызвать подозрение. В деревне Болотня их остановил патруль. Ребята держались уверенно, и солдаты хотели было уже отпустить разведчиков, но тут подошел полицай Быстров.
— Так это ж богдановский щенок, — воскликнул он, показывая на Костю.
Ребят схватили и посадили в холодную избу, где лежали несколько избитых крестьян. Когда приехал офицер-гестаповец, ребят повели на допрос. Разведчики молчали. Их жестоко били.
Ночью вблизи Болотни раздались выстрелы. Боясь налета партизан, гестаповец велел расстрелять всех арестованных. Несколько торопливых автоматных очередей, и у стенки сарая выросла груда тел. Кто стонал, того пристрелили или добили прикладом. Наклонились и над Богдановым.
— Этому конец, он весь в крови, — не сказал — прокудахтал пожилой солдат и снял с Кости валенки.
Едва забрезжил рассвет, женщины пошли хоронить убитых. Одна из них с испугом воскликнула:
— Гляньте, мальчонка-то тепленький!
Костю подобрали, отнесли в дом. Парню повезло — пуля прошла чуть выше сердца. Когда обмороженные на тридцатиградусном морозе ноги отходили в тепле, Костя кричал: «Не могу! Пристрелите меня!»
А тем временем отряд Синельникова, в котором командиром отделения разведки был Николай Богданов, выступил в поход. Предстояло уничтожить фашистское гнездо в селе Ясски. Партизаны двигались через Ручьевую. Николай решил навестить родных. Забежал на ходу. В комнате он увидел гроб с останками отца, кровать с полуживым братом и горем разбитую мать… Постоял окаменело три минуты, обнял близких и, вскинув автомат за плечи, бросился догонять отряд.
В конце лета 1942 года Партизанский край доживал последние дни. Гитлеровцы огромными силами вторглись в его пределы. Большая часть партизан ушла в новые районы, меньшая группами пробивалась за линию фронта. В числе последних был пулеметчик Иван Богданов. На одном из переходов он попал на минное поле и погиб.
Теперь из всех Богдановых в тылу врага воевал один Николай. Воевал лихо и умно. В девятнадцать лет стал помощником начальника штаба бригады.
Мужественно себя вела в те тяжелые дни Ксения Павловна. Партизанское командование решило переправить ее с малыми детьми в советский тыл. Пришла она с ребятами на лесной аэродром, а там раненые ждут отправки. Уступила Ксения Павловна свою очередь раз, другой, а потом сказала:
— Не умираем мы, можем и здесь остаться. Отправляйте раненых, им каждая минута жизни стоит…
И осталась. В землянке жили. Летом грибами, ягодами кормились, из травы лепешки пекли. Ребятишки по деревням ходили — кто что подаст.
Фашисты облавы устраивали, угоняли население все дальше от дома, на запад. И Ксению Богданову с детьми угнали. Хорошо, помогли люди — посоветовали взять чужую фамилию. Так и жила она под чужой фамилией почти до конца войны. Каждый день со страхом ждала, что откроется ее настоящее имя — жены партизана и матери партизан — и тогда погибнут ее младшие дети.
Всю войну не знали Николай и Константин, где их старший брат Иван. А он воевал на 3-м Украинском фронте, прошел пол-Европы — Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию. Последние залпы застали его в столице Австрии Вене.
Полковник Иван Яковлевич Богданов теперь неспешно повествует мне о дальнейшей судьбе их семьи. Смеясь, говорит:
— Растут у меня трое сыновей, у Николая тоже трое, у Константина — двое мальчишек и у Симана двое плюс сын у Петра. А совсем недавно я стал дедом. Внука назвали Вадимом. На семейной встрече мы подсчитали, что Вадим — девятнадцатый Богданов, если вести счет от деда Дмитрия.
— И выходит, что нет конца богдановскому корню?
— Выходит, что так!
Михаил Чивилев
КОГДА ВЗРЫВАЮТСЯ ПАРОВОЗЫ
ПОДВИГ СТАРОГО МАШИНИСТА
Поздней осенью 1943 года гестапо арестовало Филюхина. Для многих это было неожиданным. Удивился даже сам комендант города Дно майор Винтер.
— Дьявол знает этих русских, — говорил он бургомистру Ризо, распекая его за очередную махинацию с перепродажей соли и табака, — в каждом из них кусочек большевика сидит. Старательный, уважительный мастер, добропорядочный бюргер, и вдруг — нет «господина Филюхина», есть «агент красных Филюхин».
Целых два года хорошо отзывался о Филюхине и немец Мюллер, распоряжавшийся в депо, где по-прежнему, как и до войны, работал Иван Васильевич. Мюллер был менее щепетильным, чем Винтер, и характеризовал русского мастера примитивнее:
— Этот толстый чурбан Филюхин — золотые руки. Он любит деньги и почтение. Нужно делать вид, что его уважаем, и не бить по морде.
И если, начав добровольно работать в депо чуть ли не с первых дней оккупации, Филюхин действительно завоевал авторитет у немецких инженеров и мастеров, то уважение у многих своих сограждан он терял все больше и больше. Не могли простить дновцы старому машинисту службы у оккупантов.
— Неблагодарный человек, — говорили одни, — подняла его Советская власть: из поездного смазчика инженером сделала, а ему, видишь ли, на старости лет «господином Филюхиным» быть захотелось.
— За марки немецкие продался, — судили другие. — Да оно и раньше видно было — политикой не интересовался, все в саду копался, цветочки разводил.
Была в этих суждениях доля правды. Иван Васильевич до войны все свое свободное время действительно отдавал садоводству.
А вот насчет политики ошибались — беспартийный старый мастер горячо сердцем воспринимал все, что делала Советская власть, и в черную ночь фашистской оккупации остался ей верен. Но об этом знали только два человека: Матвей Иванович Тимохин, секретарь Дновского райкома ВКП(б), и Анастасия Александровна Бисениек, руководитель центральной группы разветвленного дновского подполья. Организуя его первые звенья за несколько дней до оккупации города, Тимохин «замкнул» Филюхина только на Бисениек. Это и помогло Ивану Васильевичу больше двух лет оставаться неразоблаченным.