— Тоже хорош, — махнула рукой другая, — позавчера с братьями Ермаковыми свояка моего в погранотряд свел. Они, значит, комсомольцы и потому пограничникам помогают. Это моего-то свояка за диверсанта приняли! Ах окаянные!
В сорок первом Александру Боровкову шел пятнадцатый год, Петру исполнилось семнадцать. Были они разные, но в одном одинаковые — смелости не занимать. И дружили, крепко, по-мужски дружили.
В Себеж фашисты ворвались в конце второй недели войны. Семья Боровковых, как и многие другие себежане, эвакуироваться не успела. Братья по-разному восприняли оккупацию. Горячий Сашка бегал с приятелями на поля отгремевших боев, собирал гранаты и однажды вечером в одиночку обстрелял из винтовки… фашистский эшелон. Петр по-прежнему был молчалив, много читал, из дому отлучался изредка и то или ночью, или задолго до комендантского часа.
Петр Боровков.
«Уж не трусит ли мой старшой?» — мелькало иногда в голове Александра. Но вот как-то полез он на сеновал, куда второпях, чтобы не видела мать, сунул совсем новенький немецкий карабин. Точно помнил, куда клал, а сейчас перерыл все — ружье исчезло.
Искал, искал и вдруг между стропилами увидел, но не один, а два карабина.
«Петька! Значит, и он тоже. Вот здорово! То-то он часто к Лапшову бегает».
Дома Сашке была от брата взбучка.
— Хочешь, чтобы из-за тебя и мать и сестренку расстреляли? — сердито выговаривал ему Петр. — Берешься прятать оружие — так прячь с умом. Это тебе не в индейцев играть. В ямы нужно прятать да от дома подальше. И знай — теперь это тебе и твоим «индейцам» задание от комсомола и партии нашей. Ясно?
Сашка бросился обнимать брата.
За городом невдалеке начинался лес. Здесь проходила недавно линия фронта. Уродливо торчали исковерканные пни, вывороченные ели, зияли траншеи. Сюда-то и наведались в один из осенних дней Александр со своей ватагой. Искали увлеченно. То и дело спрашивал кто-нибудь из ребят:
— А это подойдет?
Внимательно осмотрев оружие, остальные давали заключение:
— Замок цел, приклад починить можно.
— Смотрите, что Сашка нашел! — воскликнул Коля Иванов.
— Ух ты, пулемет! Совсем еще хороший. Вот бы попробовать стрельнуть, — сказал Федя Петров.
— Тише ты.
Ребята приносили оружие, тщательно очищали от грязи и, укрыв ветками, закапывали в ямы, замечая место.
— Мальцы, здесь кто-то есть, — насторожился Борис Кузьмин.
Мальчишки притаились. Вскоре совсем неподалеку послышались приглушенные голоса.
— Да это же наши девчонки, — удивился Боровков, — Клавка и Валька Васильевы.
Ребята выбежали из-за кустов:
— Вы что тут делаете?
— Чего в лес приперлись? Здесь и подорваться на минах можно.
— А мы грибы собираем, — насмешливо ответила Клава. — Как и вы, наверное.
— Нашла грибников, — начал было Иванов.
— Молчи, — прервал его Борис. — Грибы — дело стоящее.
Девчонки и ребята направились в разные стороны. Если бы кто заглянул в корзины грибников, то на дне их обнаружил бы… гранаты. Школьницы искали «грибы» по заданию своей учительницы Валентины Афанасьевны Сергеевой.
Сергеева была членом подпольной группы Степана Николаевича Лапшова. С ним были связаны и Петр Боровков и Борис Кузьмин. Позже членами группы стали Александр Боровков, Николай Иванов, Федор Петров.
От домика Лапшова, работавшего на маслосырзаводе гитлеровцев, через командира-пограничника Пантелеймона Петровича Конопаткина, оставшегося в районе, протянулись нити к партизанам. С конца сорок второго года подпольщики выполняли в основном задания командования 5-й Калининской партизанской бригады. Только в ее отряды были сразу переданы пулемет, два десятка новеньких немецких винтовок, три ящика патронов, больше двухсот гранат.
Железнодорожная станция Себеж, расположенная на магистрали Рига — Москва, имела особое значение. Дело в том, что именно здесь обрывалась широкая колея стального пути и далее на запад шла узкая. В Себеже на рампе перегружались все эшелоны, следовавшие к Москве и через Новосокольники к Ленинграду. Поэтому к станции было приковано внимание разведки советских войск. Связанный с нею Лапшов поручил юным подпольщикам установить постоянное наблюдение за станцией. И ребята, которые раньше под любыми предлогами отказывались работать на гитлеровцев, вдруг загорелись «потрудиться на благо Великой Германии», как заявил при поступлении на работу Борис Кузьмин.
Борис стал слесарем, Саша — его помощником. И хотя первый заказ — оконная рама оказалась кривой и косой и никаким образом не вставлялась в оконный проем, зато из окна слесарной будки были отлично видны все проходящие эшелоны. Позднее младший Боровков работал на линии связистом.
Через каждые два-три дня собирались у кого-нибудь из ребят, чаще у Бориса, расставляли домино и извлекали обрывки газет, спичечные коробки, клочки бумаг, испещренные данными своей разведки. Петр Защеринский записывал. Этот удивительно энергичный и смелый парень, уже воевавший в армии и бежавший из плена, вскоре стал незаменимым помощником Лапшова на станции.
— Прошло четыре эшелона с живой силой, — читал Саша запись на пачке из-под папирос. — Двенадцать платформ с танками.
Затем Петр Боровков называл номера и марки автомашин, проходивших по шоссейной дороге, за которой вел наблюдение. В записях Защеринского появлялись треугольники, полосы, изображения оленей и другие знаки, обозначавшие род войск, шифры воинских поездов, автоколонн врага.
Помимо основной работы на станции гитлеровцы заставляли ребят выполнять всевозможные тяжелые вспомогательные работы. Изнурительный труд был не под силу пятнадцати-шестнадцатилетним подросткам. Однажды Николай Иванов не выдержал — опустился на шпалу. Тотчас возле него выросла приземистая фигура надсмотрщика. Фашистский холуй взмахнул плетью.
— Не смей, гад! — крикнул младший Боровков и схватил рыжую волосатую руку, сжимавшую плеть.
После работы Александра трое дюжих гитлеровцев били плетками.
Александр Боровков.
Еле пришел в себя дома. Мать, тихо плача, прикладывала к окровавленной спине свинцовые примочки. У изголовья сидел Петр. Марийка испуганно жалась к старшему брату. Открыв глаза, Сашка заплакал громко, по-детски.
— Я не могу больше, не могу. Они били меня, Петя, понимаешь, били, как крепостного, как римского раба. Били при всех, при девчонках.
Петр незаметно вытер набежавшие слезы и, стараясь говорить повнушительнее, сказал:
— Остапа Бульбу тоже били, пытали, а он молчал.
— Я тоже молчал, когда били. — Сашка рванулся, из рубцов засочились алые струйки и побежали по худому загорелому телу. — И пытать будут — не пикну. Но я не могу больше покоряться. Партизаны воюют, а мы, мы сидим и чего-то ждем.
Петр положил на горячую голову брата руку:
— Успокойся, Сашок. Недолго осталось ждать. Скоро наши придут, вот увидишь, скоро. А бороться мы тоже боремся, только оружие наше другое.
В начале 1943 года работавшую на станции молодежь стали серьезно подозревать в связях с партизанами. Некоторые из ребят попали в списки для отправки в Германию. Тогда из бригады пришло долгожданное разрешение — уйти в лес. Чтобы не пострадали родные, решено было инсценировать насильную мобилизацию в партизаны.
В пригородной деревушке Шнуры вечером 17 января девчата устроили вечеринку. Хрипловатая гармоника наяривала фокстрот. Он сменялся лихим краковяком. Но ребята танцевали мало. Зато то и дело выходили покурить на двор.
— Не видать? — раздавался шепот вновь выбегающих курцов.
— Видать! Козу из овина, — язвили те, кому уже надоело ждать.
Время было поздним, гармонист устал играть. Засобирались домой девчата.
Вдруг в дверях показались люди в белых халатах. В руках автоматы.
— Это что у вас тут за веселье? А ну, танцоры, р-разойдись по сторонам! Парни налево, девчата направо! — скомандовал один из вошедших.