Кое-кто из девушек пытался сопротивляться:
— А ну уберите-ка свои пушки! Отпустите нас сейчас же!
Ребята оказались куда покорнее. Они беспрекословно выполнили команду и стали у стены. За их спинами пряталась и Тоня Фролова. Она с парнями уходила в партизаны.
Начался «обыск». Ребята один за другим послушно подставляли карманы и поднимали руки. Партизаны, нащупывая оружие, подмигивали: порядок. Последовала команда:
— Выходи строиться!
Счастливых «пленников» посадили в сани… Несмотря на глубокую ночь, ребят встретил командир бригады.
— Гляди, сам Марго, — ткнул брата локтем Александр.
Мальчишки даже дыхание затаили. Так вот он какой, партизанский командир — гроза фашистов.
— Ну, орлы, с прибытием, — сказал Марго, улыбнулся и сразу перестал казаться грозным. — Прибыли вовремя. Дел у нас боевых много. Отдыхайте, а завтра посмотрим, куда кого определить.
Лесная жизнь пришлась ребятам по душе, хотя и оказалась куда труднее, чем они ожидали. В феврале 1943 года гитлеровцы обрушили на партизан, действовавших на стыке трех республик — Белоруссии, Латвии и РСФСР, крупные карательные экспедиции. И дни и ночи проводили теперь партизаны в походах, в засадах.
Братья Боровковы отличились в первых же столкновениях с врагом, когда принимали боевое крещение. Петр метким броском гранаты уложил сразу четырех фашистов при засаде на шоссе между населенными пунктами Черная Грязь — Стеймаки. Александр смело действовал во время ночного налета партизан на железнодорожные казармы гитлеровцев на станции Себеж.
Петр в отряде стал минером, Александр — разведчиком. Несмотря на возраст, ребятам поручали ответственные задания. После одной успешной диверсии командир отряда Степанов подарил Петру за храбрость свой автомат.
Летом зона деятельности калининских партизан расширилась. Диверсионные группы уходили теперь на дороги, ведущие к Ленинграду, за старую государственную границу с Латвией, взрывали железнодорожные пути и шоссе на белорусской земле. На задания отправлялись небольшими группами, иногда в два-три человека. Так было и в ту ночь, когда разведка донесла, что в направлении к линии фронта идет воинский эшелон. Подорвать путь командир отряда послал двоих: Петра Боровкова и Антона Ермакова. Приказ был лаконичен и прост:
— Эшелон не должен попасть на фронт.
Оба молодых партизана часто бывали на диверсиях и славились как опытные подрывники, но в этот раз обстановка складывалась неудачно. К полотну железной дороги удалось приблизиться незамеченными, а вот выйти на него нельзя, — буквально на каждые двести метров патруль. Менять участок диверсии было уже поздно.
— Петро, надо что-то предпринимать, — сердито шепнул Ермаков Боровкову, — не век же нам лежать в кустах.
— Надо, Антон, надо, но, кажется, мы уже не сможем… — Боровков приподнялся: — Смотри, Антон, смотри!
На горизонте показалась черная змейка дыма. Раздался гудок.
«Не сможем», — жгучей болью застучало в голове. Дальше все замелькало с неимоверной быстротой: всплыло лицо командира в тот вечер, когда он дарил автомат со словами: «Верю, Петя, в твою доблесть», печальные глаза матери и ее тихий голос при прощании: «Идите, детки. Не жить нам под фашистом, не жить». А потом все вытеснило одно лицо, одни смеющиеся глаза. Валюша! Так и не успел сказать, что любит…
«Сможем!» Решение пришло мгновенно. В ту же секунду быстрые руки прикрепили к груди взрывчатку, схватили гранаты. Оглянулся. В руках Антона тоже гранаты. Крикнул:
— Не надо! Я сам!
Они появились перед грохочущим составом с фашистами и их танками одновременно. Двое русских парней с огненным сердцем Данко… Эшелон не прошел к фронту.
Тяжело переживал гибель брата Александр Боровков. Изменился весь. Исчезла улыбка с мальчишеского лица. А тут еще дурные вести из Себежа пришли. Гестапо арестовало всю семью Лапшовых и еще несколько человек, связанных с партизанами. В руки врага попала и Валя Васильева. Очевидец рассказывал: когда ее, истерзанную пытками, вели на расстрел, Валя пела.
Дня не проходило, чтобы Александр не уходил на задание. Вернется усталый, чуть вздремнет в землянке или у костра и уже вновь стоит перед командиром, напутствующим новую группу на диверсию, просит:
— Разрешите и мне.
Ясным сентябрьским утром группа Защеринского возвращалась в лагерь. Настроение у всех было отличное, — удалось подорвать в нескольких местах дорогу. В деревне Алатовичи командир разрешил небольшой отдых. Только расположились в крайней избе, как дверь распахнулась и вбежала дочь хозяйки. Крикнула:
— Мальцы, скорее уходите! Фашисты. Их страсть как много!
Схватив оружие, партизаны выскочили из избы, перемахнули через изгородь. От леса цепью шло около сотни карателей.
— Кустами к озеру! — скомандовал Защеринский.
Отстреливаясь, партизаны стали отходить. Боровков остался прикрывать товарищей. Из кустарника донесся голос:
— Уходи! Приказываю уходить!
Это кричал командир. А впереди, слева, справа неслось:
— Рус, сдавайся!
— Капут партизан!
— Хенде хох!
Отходить теперь можно было только прямо к воде.
В несколько прыжков Боровков достиг озера. Стрельба утихла. «Ага, хотят взять живым», — подумал Александр и, уже стоя в воде, вскинул винтовку. На берег выбежал гитлеровец с автоматом в руках. Хлопнул одиночный выстрел. Солдат упал.
— Это за Петра, — прошептал Александр и повернул дуло карабина влево, где показалась фигура с повязкой полицая на рукаве. Взял на мушку. Осечка… Еще раз-Осечка… Кончились патроны. А с берега машут автоматами: дескать, все, вылезай.
Александр отшвырнул карабин и бросился вплавь…
Гитлеровцы открыли с берега огонь по смельчаку. Пули шлепались в воду справа от него, слева, вздыбливали фонтанчики впереди. А он нырял, метался из стороны в сторону, — недаром был лучшим пловцом Фурмановки. Плыл и тогда, когда вода начала окрашиваться его кровью…
Мы стоим с Владимиром Ивановичем Марго на берегу озера, ставшего могилой юного героя. Догорает сентябрьский вечер. С запада на озеро ложатся порывы ветра. Голубая гладь покрывается рябью. Минута-другая, и уже табунятся небольшие волны.
Нетороплив их бег к берегу. Достигнув его, они шевелят прибрежный гравий, будто что-то шепчут ему. Мы молча вслушиваемся в этот немой разговор.
Виктор Дмитриев
ВЗОРВАННОЕ ПИСЬМО
1
Назаровы занимали две комнаты наверху небольшого двухэтажного дома, каких в Острове много: низ у него каменный, верх — деревянный. Хотя до центра, где базар и площадь, минуты три ходу, все же дом стоял несколько на отшибе — в конце улочки, что спускается прямо к реке Великой. Из-за занавесок угловой комнаты второго этажа пробивался свет. Там в один из августовских вечеров сорок второго года у Клавы Назаровой собрались подпольщики.
Клава — старшая в их кругу, хотя по возрасту — не намного. Когда эти ребята накануне войны кончали десятый, она уже была признанной в их школе старшей вожатой, душой пионерии. С того и пошло…
Назарова встала:
— Год назад мы собирались здесь и дали клятву. Ровно год. Можно сказать, сегодня у нас маленький юбилей. Вы, конечно, помните…
Да, помнили. Тогда, после выпускного, они расстались. Прошло с месяц после захвата города врагом, пока судьба вернула их снова в Остров и бывшие школьники, повинуясь неодолимой внутренней потребности, отыскали друг друга и год назад, в этот день, создали свою боевую организацию…
Они не придумывали ей названия. Решили считать себя отрядом Красной Армии. Красноармейским отрядом в тылу врага. Жизнь снова обретала смысл. Они хотели на фронт, в армию, и не попали — не успели. И уж раз они здесь, значит, в Острове их фронт. Пусть армия наша где-то под Ленинградом, они все равно ее бойцы, ее боевой отряд.