Но я была — и есть — счастлива. Миссис Райт то и дело повторяла: «Светлана, дочь моя!», а Иованна в синем платье, увешанная украшениями с бирюзой, твердила: «Светлана, моя сестра, отныне и навсегда!» Миссис Райт представляла меня всем как свою дочь. Мне это не нравилось, казалось аффектированным и неискренним, да вдобавок многие ассоциировали меня с погибшей женщиной. Чтобы успокоиться, я уговаривала себя, что такова уж миссис Райт и что ни она, ни ее дочь не имеют в виду ничего дурного. Уэс весь день улыбался, не отходил от меня ни на шаг и не сводил с меня глаз.
Я и правда довольна.
Твоя Света.
21 мая 1970
Дорогая Марина,
с моего последнего письма прошло полтора месяца, и я пытаюсь быть такой же веселой, как в день свадьбы. Миссис Райт теперь со мной почти не разговаривает, а если и разговаривает, то с позиции сильного; Иованна же вообще меня не замечает. Мой муж, хотя и живет вместе со мной — мы перебрались в больший, но все равно маленький дом, — с самого раннего утра уходит работать. Его мастерская находится в нашем же доме, только вход в нее — с улицы. Он опять стал молчаливым и непроницаемым, как и раньше. Он работает дни и ночи напролет, иногда с кем-то, иногда один. А если у него появляется свободное время, он идет в компанию членов «Братства», к чему миссис Райт его прямо-таки вынуждает. Он не делится со мной своими переживаниями, как это делал много лет назад Браджеш… Уэс отстраненный, тихий, закрытый. Думаю, именно эта его молчаливость, его почти неслышный голос поначалу привлекли меня, он показался мне мягким и трогательным, как музыка, и я была уверена, что он скрывает глубочайшие чувства. Теперь же он меня раздражает. Мне кажется, этот тихий голос исходит от мертвеца. Пиши, Марина, и не сердись на меня, теперь уже поздно.
Твоя Света, которую зовут нынче — Лана Питерс, это чтобы легче было скрываться от преследователей (в основном, журналистов).
Резиденция «Талиесин», Спринг-Грин, Висконсин
23 сентября 1971
Марина,
вот это сюрприз! Так ты, значит, повторяешь мой путь! От всего сердца поздравляю тебя с решением остаться в Риме. Наверняка твоей дочери со временем разрешат навещать тебя, ты же не дочь Сталина. Отлично! Ты преподаешь русскую литературу и литературный перевод, и еще язык, то есть как раз то, что я преподавала в Принстоне, так что я знаю, какая это прекрасная работа. Я даже тебе немного завидую: твоя-то жизнь уже прояснилась, тогда как моя затянута серым (невзирая на оранжевые тона Аризоны и яркую зелень Висконсина) и сложна, как ты, собственно, и констатировала. Я пишу тебе из Висконсина, где провожу лето с семьей. Архитектор Фрэнк Ллойд Райт был родом из этого штата и основал здесь, в Спринг-Грин, университет с кампусом: чтобы было где учиться и жить будущим архитекторам. Я здесь со своей семьей — с мужем и с крохотной дочкой Ольгой… но еще и с большой семьей, как это называется, то есть со всей коммуной. Ольгиванна Райт следит за своими людьми, как пастух за стадом овец. Но здесь хотя бы есть деревья: дубы, буки, ясени, елки, короче — буйная природа, дарящая человеку внутреннее спокойствие.
Ты пишешь, чтобы я была начеку, потому что эта секта может промыть мне мозги. Полагаю, мозги у меня прежние, и даже не уверена, что эта коммуна вообще хочет их кому-нибудь промывать. Уже абсолютно ясно, что им нужны были мои деньги — и они их получили. Еще ты спрашиваешь, зачем я обменяла одну несвободу на другую. Я и сама время от времени задаюсь вопросом, а могу ли я в принципе жить без присмотра? В детстве и ранней юности я жила в роскошной кремлевской темнице, а став взрослой, переходила от одного брака к другому, родив детей от двоих мужей: это тоже ограничивало мою свободу, пусть и на подсознательном уровне. Полученный мною опыт научил меня, что для обретения человеком истинной свободы, внутренней и внешней, ему требуются отвага и внутренняя сила. Я знаю, что во мне их нет, что, страстно мечтая о свободе, в глубине души я понимаю, что не могу с ней справиться. Прости, однако, мне эти умствования, дорогая, и попробуй влезть в мою шкуру: я страшно устала от вечного преследования журналистов, от того, сколько обо мне всего напридумывали, так что побег в оазис спокойствия поначалу принес мне облегчение. А еще я мечтала не только о семье, но и о ребенке, если уж двух своих старших оставила в Москве. Мне было сорок четыре, когда я выходила замуж, и это была последняя возможность родить ребенка и начать в новой стране семейную жизнь.