Светлана сидела в самолете на Москву с правой стороны у окошка. Ольга была слева от нее. Когда самолет поднялся над тучами, в глаза ударило солнце. В стекле отразилось ее лицо. Это ей напомнило что-то… Что-то, связанное с принстонским домом. Она любила сидеть там в кухне и греться в лучах солнца, падающих на нее через застекленную дверь в сад. Однажды она сидела так с закрытыми глазами. А когда открыла их, увидела за стеклом силуэт. Женщина выглядела несчастной, грустной, измотанной. Она, сгорбившись, сидела на стуле, крепко сжимая в руке электрическую машинку для чистки баклажанов. Так это же ее отражение в стекле, вдруг поняла Светлана. До чего печальной она казалась! Она чего-то боялась… боялась будущего. Как загнанный зверь. Нет, это не была женщина, обернувшаяся нимфой и улыбавшаяся с плаката ПОСЛЕ. И теперь, в самолете, Светлана опять решила непременно стать этой счастливицей, чтобы ее Великий Побег был оправдан.
Светлана почти не узнавала Москву, пока машина везла их из Шереметьево. На месте березовых рощ, по которым она скучала, стояли гигантские панельные башни, окруженные грязью и лужами. Все изменилось, все казалось чужим. И только в центре она, наконец, стала узнавать прежние места: вот Белорусский вокзал, хотя и сильно обветшавший, вот улица Горького… Все было мелким, грязным, некрасивым — не таким, каким осталось в памяти.
Вот и гостиница, где их поселили. Огромный мраморный холл, пустой, холодный… А что это за человек в пальто?.. Это же Иосиф, мой Ося! Он идет к ней, распахнув объятия!
Они долго молча обнимались. Потом к ним подошел отец Иосифа, Светланин первый муж Гриша, хорошо одетый и по-прежнему красивый. Его она не ждала. А пожилая дама — это, наверное, новая жена Иосифа. Иосиф представляет ее матери:
— Мама, это Люда.
Светлана обняла женщину, попытавшись скрыть свое потрясение: Люда, грузная тетка с седыми волосами и тяжелой нижней частью тела, была чуть ли не ее ровесницей и выглядела на все пятьдесят. Светлана вспомнила первую жену сына, Елену, хорошенькую, нежную, стройную. Не твое дело, тут же одернула она себя. Однако Люда ей решительно не понравилась. В этой женщине было что-то неприятное. Какое счастье, что здесь Гриша! Он — светский, тактичный — наверняка спасет ситуацию. Гриша провел всех в номер, выделенный Светлане и Ольге властями.
В ванной, когда мать и дочь ненадолго остались одни, девочка показалась ей обиженной.
— Что такое, Оля? Брат?
— Он только смерил меня взглядом и не сказал ни слова.
— Он хотя бы обнял тебя, мышка моя?
— Нет.
— Не расстраивайся, золотце. Эта встреча всех нас выбила из колеи. И меня в том числе. Попытайся это понять!
Оля не ответила, все так же грустно глядя перед собой.
Не поддавайся, сказала себе Светлана. Нельзя сразу огорчаться. Встреча продолжается, все будет отлично. Никто и ничто не испортит ее!
— Идемте вниз, в ресторан, там для нас заказан столик, — сказал Гриша. — Помнишь, Света? Тут был «Яр», цыгане пели и играли на гитарах…
Но Светлана не помнила. Да и не пыталась вспомнить.
— Ну как же? Мы ходили сюда с тобой!
Как объяснить человеку, всю жизнь прожившему в одном городе, что эмигрант забывает мало для него значащие детали из прошлого? Москвичам казалось, что о некоторых вещах она не вспоминает, потому что не хочет, потому что презирает их жизнь, их город и их самих. На горизонте уже маячило Огромное Недопонимание, и Светлана не знала, что с этим можно поделать.
В ресторане их ждал длинный стол, уставленный тарелками с копченой рыбой, пирожками с капустой и мясом, громоздкими салатницами… точно солдаты по стойке смирно, выстроились бутылки с водкой и коньяком. Иосиф сел слева от Светланы, и мать с сыном взялись под столом за руки. Мать сказала себе, что сын очень изменился, но это ласковое рукопожатие осталось в нем от прежнего Оси. Светлана разглядывала его; да, ему уже давно не двадцать два: у него лысина, он растолстел и кажется куда старше своих тридцати девяти лет. Мать ни о чем его не будет сейчас спрашивать: потом наедине они смогут долго болтать без свидетелей! Но и он не задает ей вопросов. Да, собственно, тут вообще нельзя разговаривать: почти сразу грянула музыка в тысячу децибел, зазвенели гитары, запел цыганский хор. Светлана беспомощно взглянула на Гришу, но он только развел руками:
— Ничего не поделаешь, так уж тут заведено. У нас по-другому нельзя!
И принялся накладывать Оле на тарелку всяческие закуски. Потом налил всем водки: