На следующий же день мать и дочь собрали чемоданы и поехали в аэропорт, чтобы лететь в Москву. Ольга с Макой на поводке и смеялась, и плакала, потому что ей не хотелось расставаться с грузинскими друзьями. Ну а Светлана мечтала лишь о том, чтобы поскорее выбраться из России.
Прилетев в Москву, они вместе с собачкой поселились в той же гостинице, где жили по приезде из Америки. И сразу раздался телефонный звонок: американский консул советовала, как именно следует действовать. Итак, Светлана направила Горбачеву телеграмму с просьбой выпустить ее из страны. Потом она подала формальное прошение в Верховный Совет СССР, находившийся неподалеку от Кремля. Назавтра ей пришло подтверждение: телеграмма Горбачеву была вручена. Светлана почувствовала облегчение. И тут ей вновь позвонила консул: она хотела прийти к ним в гостиницу, но ее как иностранку не пропустили и не разрешили находиться даже в холле внизу. Светлана вышла на улицу и села в машину консульства, только там женщинам удалось поговорить.
— Почему они чинят нам такие препятствия? — улыбаясь, поинтересовалась консул.
— Просто так, чтобы жизнь медом не казалась. Человека надо помучить, помотать ему нервы. Это такой национальный спорт, — объяснила Светлана. Она отдала консулу фотографии на паспорт и простилась с ней.
Спустя несколько дней из Верховного Совета сообщили, что ее американское гражданство в расчет не принимается, что она по-прежнему советская гражданка и выездную визу ей не дадут. «Но как же я смогу купить билет на самолет?» — растерянно спросила она по телефону у консула.
Та ответила, что никакая выездная виза не понадобится, потому что улетает она, пользуясь американским паспортом, и помогла купить билеты.
Ольга летела в Лондон, а Светлана днем позже — через Цюрих в Чикаго. Там она арендует машину и поедет в Висконсин, где ей нравится, где очень красивая природа и где она быстро придет в себя. И только после этого она встретится с друзьями и со своим русским издателем в Принстоне и Нью-Йорке.
— Мама, Маку ты возьмешь с собой! В Англию собак не пускают, — заявила Оля.
— Маку? Нет, мышка моя. Давай лучше оставим ее здесь, в Москве, у друзей — или отправим в Грузию.
— Нет, мамочка, я хочу, чтобы Мака жила с тобой.
— Ладно, дочка, тиран ты мой маленький. Ты опять добилась своего. В самолете Мака поспит у меня на коленях. Я готова хоть клубок змей в сумочку положить, лишь бы быть подальше отсюда!
10 марта 1986
Дорогая Марина,
я сижу в самолете, который летит в Цюрих, и, хотя собака беспокоится и лает на стюардесс, нет на свете никого счастливее меня. Во всех газетах напечатаны интервью с Ольгой: когда она вчера прилетела в Лондон, ее атаковали сотни журналистов. «Я не сожалею ни об одной минуте пребывания в Москве и в Грузии, я познакомилась с богатой культурой страны и много узнала о своих корнях…» — вот что прочитала я в «Нью-Йорк таймс». Оля меня порадовала.
Я хочу поделиться с тобой некоторыми своими мыслями. Я много думала о том, зачем я вообще поехала в эту окаянную Россию. Кажется, теперь я поняла. Я поехала туда, потому что поступила как свободный человек: села в самолет в Лондоне и отправилась в Москву, чтобы повидаться с детьми. А вот если бы я туда не поехала, то повела бы себя как трусиха, как человек, лишенный внутренней свободы, и потом очень упрекала бы себя за это. Марина, с тех пор как восемнадцать лет тому назад я, оставив детей в Москве, улетела через Индию в США, меня мучили угрызения совести: в глубине души я чувствовала вину по отношению к своим детям. И не только к ним, но и к своей стране, к своему отцу, о котором мне столько раз пришлось говорить в интервью — меня вынуждали к этому, и я пыталась быть непредвзятой, отстраненной, не проявлять эмоций. Однако я не кривила душой: да, Сталин — кровожадный диктатор, но для меня он был отцом, папочкой, называвшим меня в детстве воробушком. И это противоречие мучило меня все эти годы. А теперь я поняла, что не могу и не хочу жить в России. Путешествие в Москву стало для меня очищением. Я избавилась от чувства вины по отношению к детям и заплатила долг Осе и Кате. Если бы ты знала, как мне сейчас легко!..
Мы уже вот-вот сядем в Цюрихе. Закончу письмо позже.
Ну вот, Марина, я опять с тобой, теперь мы летим из Цюриха в Чикаго. Даже Мака уже успокоилась и заснула.
Я хочу поселиться в Висконсине. Мой знакомый ландшафтный архитектор Роберт Грейвс подыскал для меня маленький фермерский домик неподалеку от Спринг-Грин. Мне нужна целебная сила природы, я хочу смотреть на фиалки в траве, на деревья, одевающиеся цветами, на почки и листья. Я не в состоянии сейчас жить в городе, где меня преследовали бы журналисты. Я не хочу больше говорить об отце и о коммунизме. Мечтаю о покое посреди леса. Проснуться рано утром, сделать зарядку перед домом, позавтракать, любуясь деревьями. Потом до полудня писать, а после обеда долго гулять. Вечерами же — читать, причем читать столько, сколько захочется. Я намерена погрузиться в Библию; некий отец Джованни Гарболино шлет мне из Рима очень убедительные письма о католической церкви. Ну а после — сладкий сон. Пойми меня правильно, Мариночка, я совсем не намерена отказываться от друзей, конечно же, нет! Я хочу встречаться с ними, вместе ужинать, ездить на пикники, ходить на концерты и в театры… но только тогда, когда сама этого захочу. Я планирую ездить в Нью-Йорк и в Принстон, и еще в Калифорнию, но изредка, чтобы общество друзей не стало для меня обыденностью. Ты навестишь меня в моем домике, Марина? Я никого туда не пущу, только тебя и, конечно, мою Олю.