— Но прошлым летом вы еще купались в озере и отправляли послания в скорлупе грецкого ореха, ведь так?
— Так. Нет, не так. Летом я, кажется, ходила к озеру уже с палкой. А по воде я пускала зажженную свечку. Это индуистский религиозный ритуал. На закате такие свечки плывут по Гангу. Они напоминают живым о мертвых.
— Да, верно, это красивый индуистский ритуал. Огоньки на воде. Намаскар, аап кэйсе хэ?
— Намасте! Аап кэйсе хэ? Я многое позабыла, не знаю, как продолжить…
— Я поздоровался с вами и спросил, как вы поживаете. А вы теперь должны сказать: тхик хэ. Это значит, что поживаете хорошо.
— Теперь вспомнила. Спасибо, дханьявад, тхик хэ. Билл, вы знаете хинди? Вы меня поражаете!
— Значит, не думали в Мэдисоне, штат Висконсин, где делают сыры для всей Америки, встретить американца, который станет болтать с вами на хинди?
И Билл рассказывает ей о своих торговых делах в Индии, куда он регулярно ездил больше двадцати лет. Светлана говорит в ответ, что самое спокойное время в ее жизни — это месяцы, проведенные с семьей на берегу Ганга.
— Так зачем вам сейчас трость? — спрашивает вдруг Билл.
— В прошлом месяце мне исполнилось восемьдесят четыре, и я решила, что имею на нее право. И я уже так к ней привыкла, что, пожалуй, и шагу без опоры не пройду. В смысле — по улице. Завтракать и ужинать я хожу без палки, мне хватает перил. Я люблю носить юбки, а они плохо сочетаются с палкой, вам так не кажется?
— Ваша белая юбка очень красивая, ну, та, в складку. А когда вы еще и волосы кверху зачесываете, так что видны белые серьги, то вы просто неотразимы.
Светлана, опершись на трость, слушает Билла и думает, что он все время хочет ее рассмешить. И сам смеется над своими словами. Так смеется, что начинает кашлять. И она улыбается. Боже, как же приятно! Как замечательно быть среди людей, которые любят смеяться и принадлежат к одному с тобой поколению! И при этом быть свободной, неузнанной, быть Ланой Питерс! Поначалу обитатели этого дома казались ей противными стариками, так что она, в основном, сидела в своей комнате. Но теперь она привыкла, и ее соседи больше не выглядят в ее глазах старыми, в особенности женщины: они живые, любопытные, всем интересуются, поют в хоре, читают друг другу лекции по искусству… Мужчины в массе своей более тихие, они сидят по углам и шепчут имена покойных жен. Билл — исключение.
— Вас ведь не было вчера на ужине, да?
— Ко мне приезжала моя Крис, дочка, времени у нее было мало, так что мы поужинали в городе.
— Это та черноглазая брюнетка, которая регулярно вас навещает?
— Верно. Она моя дочь и лучшая подруга.
— А подруг-ровесниц у вас нет?
— Была. Ее звали Марина. Но она уже умерла.
— А помните, как вы однажды попросили меня сделать несколько фотокопий газеты, в которой было интервью с вашей дочерью? Я тогда принес вам целых пятьдесят копий, и вы не знали, куда их девать!
Светлана помнит. Не количество копий и не то, что попросила об услуге этого мужчину со второго этажа. Она помнит иное: когда Ольга закончила учебу в Англии и вернулась в Америку, большинство главных американских газет обратилось к ней за интервью. Она, Светлана, придумала вот что: Ольга даст одно-единственное интервью, которое потом перепечатают все газеты. Они выбрали газету из Индианы, ту самую, что основал Ольгин американский дедушка Фредерик Питерс, отец Уэса: Ольга таким образом продемонстрирует свои американские корни, свое родство с известными людьми Америки — и это отвлечет внимание от ее советских предков. Маленькая газета согласилась, польщенная; интервью Ольга дала. Но, по закону подлости, буквально в те же дни газета перешла в руки другого владельца, так что, когда Светлана и Ольга развернули выпуск с интервью, вместо фотографии славного американского дедушки они увидели портрет ее усатого советского деда. Мать и дочь переглянулись и в унисон огорченно выдохнули: «О Боже!»
— Да-да, моя Ольга — брюнетка, — невпопад ответила Светлана.
— Ольга? Вы же говорили, что вашу дочь зовут Крис, Крисси…
— Пардон, конечно, Крис.
Старик испытующе смотрит на собеседницу: у этой женщины начинается Альцгеймер или она хочет его одурачить? Наконец он произносит тоном, свидетельствующим, что он все же готов ее простить:
— И где же вы ужинали? В итальянском «Олив Гарден»? Или во французском «Бистро 22»? Оба места сейчас в моде. В нашем возрасте надо правильно питаться. Может, сходим куда-нибудь вместе? Приглашаю вас в субботу на ужин. — Билл громко сморкается и продолжает: — Однако вы, Лана, вчера кое-что пропустили, и вам крупно повезло, что пропустили. Это был настоящий кошмар! Вы же дружите с Марго, правда? Так вот, у нее есть сын, который то ли алкоголик, то ли наркоман, и Марго страшно из-за него переживает. Она дает ему деньги, хотя ей самой их не хватает. Ну а вчера во время ужина, когда в столовой было полно народу, сын ворвался в здание и помчался к матери с криком: «Давай деньги — или я тебе устрою!». Оружия при нем, к счастью, не было. Началась суматоха, и сына вывели. Но я знаю, что Марго решено выселить. Я тут уже пятнадцать лет, и никогда ничего подобного не случалось. Так что нашей с вами приятельнице дали две недели на то, чтобы подыскать другое жилье.