Кэрри сидела вечерами над книгами из библиотеки клиники и горсткой складывала их возле тумбочки, чтобы отдать. Однажды ей захотелось перечитать эпизод из последнего тома Гюго, место, где Гренгуар признается себе в непонятных чувствах, где ему кажется, что он испытывает симпатию, или, может, любовь… Она открыла том и выронила книгу. Все поля были исписаны одним банальным словом.
«Убийца».
Кэрри побежала к выходу, чтобы позвать на помощь, но возле двери стояла знакомая фигура. Мать держала в руках книгу, и на пол, капля за каплей, стекали чернила, складываясь в ужасное слово. Убийца. Кэрри посмотрела на блестящие лужицы и увидела глаза, которые пристально наблюдали за ней.
***
Для Чокнутой наступили непростые времена – Никки заходила чуть ли не каждый день, и смотрела на тлеющие огоньки чужого тела. Кэрри худела, дурнела и, в конце концов, превратилась в обтянутый кожей скелет, способный передвигаться по коридорам только с помощью санитаров.
Никки садилась за стул, незаметно включала диктофон и говорила: задавала вопросы, перемежая их новостями с занятий, сетовала на свою жизнь, пропихивая зацепки, дельные мысли. Никто ее не проверял после того случая, как однажды пришлось сдать пленку офицеру, дежурившему на выходе. На пленке были записаны разговоры о нечисти, описания древних ритуалов, и копы, должно быть, решили, что Никки – простая фанатичка.
Главное, думала Никки, не заговаривать о смерти, о крови и о потустороннем мире. Тогда никому их встречи с Кэрри не будут интересны. Впервые с гордостью для себя она отмечала, что сумела обхитрить не самые бедные умы своего Штата.
– Помнишь, Кэр, ты рассказывала про мамино платье? – начала Никки, когда Чокнутая уселась на жесткий стул. Санитар тут же ушел – слишком накладно было торчать возле двери, когда разговоры с единственной посетительницей шли по накатанной, записывались на камеру, да еще были неимоверно бредовы. Ведьмы, какие-то заклинания – черт знает что.
– Помню, – смирно подтвердила Кэрри. От веселой, увлеченной интеллигентки не осталось ни следа, Чокнутая сейчас оправдывала свое прозвище как нельзя лучше. Огромные синяки под глазами, натертые до красноты веки, бледные щеки и яркие фиолетовые вены на шее – тот еще портрет. Кэрри уже не нужен был грим, чтобы вписаться в следующий Хэллоуин. Никки, скрепя сердце, подумала, что Кэрри может просто не дожить до следующего Хэллоуина, если все пойдет так и дальше.
Что ж, стоит рассчитывать на свои силы, удачу и справедливых присяжных, до которых осталась всего одна неделя.
– Оно ведь здесь, в твоей ячейке?
– Кто? – рассеянно переспросила Чокнутая. Забыла, должно быть, о чем идет речь. С ней теперь такое случалось частенько.
– Твое платье, то, в котором ты была… ну, в день, когда… На Хэллоуин. – Никки старательно подбирала слова. Доктор Уикхем просил ее лишний раз не разговаривать про Макса и случай с офицером Томсоном.
– Они его забрали, – ответила Кэрри. – Джейн привезла мне одежду из общежития, я переоделась. И всё.
Никки разочарованно вздохнула. Она очень надеялась на это платье. В нем Кэрри была так похожа на свою мать, что можно было бы перепутать их, если бы миссис Смит получила дар бессмертия и теперь была бы того же возраста, что и дочь. Никки развивала теорию, что платье каким-то образом повлияло на Кэрри, и это привело к потере памяти. Возможно, детская травма оказалась столь сильной, что все эти годы Кэрри подсознательно копила обиду и гнев, а во время праздника все это вылилось на нее, так что теперь сознание отказалось принимать реальность. Платье, много алкоголя и, наверняка, разговоры об умерших – такого на любом Хэллоуине завались.
– Как ты вообще? – ну, не уходить же сразу, как явилась?
– Нормально, – Кэрри пожала плечами.
Нормально – это слово совершенно не вязалось с ее нынешним обликом. Да что там, несколько месяцев назад назвать ее нормальной все равно не повернулся бы язык. В Кэрри всегда было что-то необычное, ненормальное, чудное.
– Наверное, Кэр, я все-таки пойду, – Никки направилась к двери. Лучше уж подумать над другой версией. Раз с платьем разобраться не выйдет, так хотя бы…
– Не уходи, – попросила вдруг Чокнутая. Тихим, слабым голоском. – Пожалуйста.
Никки вздохнула, но осталась. Она знала, что теперь они просидят полчаса в полной тишине, и Кэрри не издаст ни звука, а в конце попрощается и первая выйдет из комнаты. Санитар поведет ее по коридору в блок для больных, а Никки пойдет в противоположную сторону. Кэрри обернется и растянет губы в печальной улыбке, махнет рукой, неловко, безвольно. Санитар велит ей быть осторожной, и тогда она окончательно растворится в своем новом больничном мире, выйдет через дверной проем, и они не увидятся до следующего дня.