– Кэр, послушай, может быть…
– Не надо, – Кэрри помотала головой. Ей нравилось сидеть в тишине. Сначала она позволяла задать вопросы, а потом, как бы в уплату своеобразного долга, требовала, чтобы Никки посидела с ней в тишине.
Шли минуты – Никки разглядывала комнату, которую уже знала лучше своей собственной. Здесь были решетки на окнах, простенькая мебель, неброская, металлическая с деревянными панелями. Лежали шахматы, шашки. На полу был расстелен дешевый ковер. На него можно было сесть, но Кэрри любила сидеть на стуле.
– Кэр, – Никки окликнула подругу и дождалась, пока та посмотрит ей в глаза. – Ты не убивала его, Кэр. Я точно знаю, что не убивала. Даже если это сделали твои руки, слышишь? Все равно. – Она смотрела серьезно, и сама удивлялась твердости в своем голосе. Когда еще ей довелось бы сказать что-нибудь подобное? Почти как в фильме.
Кэрри медленно покачала головой, а потом у нее из глаз выкатились две слезинки. Никки, прикусив губу, чтоб не расплакаться, продолжала сидеть напротив, и думала о том, как обе они изменились за эти недели. Как неординарная, интересная Чокнутая превратилась в безвольный овощ, как сама она, Никки, забросила все вечеринки, села за книги и стала разгадывать несуществующую головоломку с двойным убийством. Какая пропасть была теперь между ними.
– Кэр, я обязательно тебя отсюда вытащу, слышишь? – ее голос, наконец, дрогнул, и чтоб не реветь перед запертой в психушке подругой, она выбежала из комнаты, попросив санитара увести Кэрри обратно в ее комнату.
Обернувшись, она увидела, как Чокнутую ведут по коридору, но ждать, пока та помашет рукой, не стала – твердым шагом пошла прочь, из клиники, из убогого сада. На волю. Там она посмотрела на ограду и впечатляющий фасад здания, и в одном окне увидела фигурку Кэрри – в ярко-голубой футболке та сидела на подоконнике и смотрела вниз. Никки подняла руку и махнула, но Кэрри продолжала сидеть, не двигаясь.
Доктор Уикхем приходил дважды в день, утром и вечером. С утра он проверял, как ей спалось, а вечером они разговаривали о чем-нибудь подробно. Сны Кэрри были однообразными в своей жути, поэтому она перестала рассказывать их детально, только называла: «про глаза», «про маму», «про Макса». Три сна остались с ней в клинике, все остальные не могли просочиться сквозь толстые стены. Кэрри однажды попыталась открыть окно, чтоб впустить их, но сработала сигнализация, и долго нужно было уговаривать доктора Уикхема, чтоб он снова разрешил сидеть на подоконнике.
Вечерние разговоры были куда интересней. Сначала Кэрри рассказывала без особого энтузиазма, слепо повинуясь биографической последовательности: шла от раннего детства к подростковому возрасту, а оттуда – к своему нелепому убийству. Доктор Уикхем объяснил ей, что не собирается публиковать ее мемуары, поэтому она может рассказывать о любых случаях, и с тех пор Кэрри подходила к беседам творчески.
Рассказы про упавшую с полки перечницу, скрип дверей спальной комнаты, неясные крики под половицей в коридоре превращались в целые истории, где главными героями были духи, демоны и ведьмы. Ведьмы нравились Кэрри особенно сильно, и сколько бы доктор Уикхем ни пытался разобраться, являются ли они проекцией матери или самой пациентки, Кэрри настаивала на оригинальных именах. Появляясь в историях, они оживали вокруг нее. Выходя из кабинета доктора, она непременно брала с собой кого-нибудь еще. Ведьмы рассказывали ей про дела давно минувших дней, духи звенели и свистели под потолком, а демоны без устали предлагали, предлагали, предлагали…
Самые приятные предложения Кэрри принимала – в ней родилось безрассудство, которое когда-то помогло пережить разлуку с матерью. Отчаяние, свойственное тем, у кого нет ясного будущего. В обмен на сущие безделицы Кэрри с радостью отдавала немного крови, кусочки жизни и даже щепотки воспоминаний. С воспоминаниями расставаться было проще всего, а вот жизнь и кровь Кэрри берегла ради самых приятных подарков. Улыбки, беззаботный смех, минуты абсолютного счастья, фигуры погибших людей – все являлось ей, стоило заключить договор и уплатить нужную цену.
Утром она загадывала, чего ей хотелось бы вечером, а разговор с доктором Уикхемом подталкивал воображение в нужную сторону, так что из его кабинета с ней выходил «правильный» дух или «нужная» ведьма. Демоны – те являлись сами. Кэрри привыкла, что демоны могли разбудить ее посреди ночи и уяснила, что днем путь в палату заказан им. Днем, сидя на подоконнике, она слушала истории ведьм и жужжание духов, ночью беседовала с демонами, и жизнь приняла совершенно новый облик. В ней исчезли понятия о прошлом, которым Кэрри расплачивалась, и будущем, которого она боялась. Был только настоящий момент, время здесь и сейчас.