И опять смешались мысли, нахлынуло давнее воспоминание: субботник в школе, суета, деловая и неделовая, хохот, задиристые выкрики, и красавец Женя Злобин с натугой выдирает из вязкой глины лопату, а Динка-Огонек, сверкая чертенячьими своими глазенками, вся рыже-пламенная, выплясывает перед ним какую-то невообразимую джигу, а может, твист, припевая нечто еще более невообразимое: «У тебя глаза — как бирюза! Чьими они будут? Чьими они будут?»
…Чьими они будут, Марк, твои мечты, твоя дерзость, пронзительная твоя любовь к человеку и всему живому, если утаишь, утушишь все в себе, не пробьешься сквозь камни упрямой родниковой струей. Ведь тебе — дано. И как передать тебе, как сделать твоими те строки, что считаю для себя главными в жизни, повторяя за поэтом: «Душа обязана трудиться — и день и ночь, и день и ночь»?
Звон и шелест, звон и шорох, золотая метель листвы, и сквозь нее — дом, похожий на вафлю, и у самого подъезда на сырой темной земле светится кленовый лист, словно перо, оброненное жар-птицей.
Стук и бряк лифта. Тишина площадки. И в этой тишине — из-за полуприкрытой двери — знакомый, скребущий звук. Точь-в-точь, как у меня на уроке — сколько уж лет назад…
Дошла, значит, Гринина посылка? И еще что-то дошло…
А мне, пожалуй, сейчас заходить туда не к чему. Как-нибудь в другой раз…
Новый шеф
Все голову клали на плаху, что новым замдекана будет Петя Голосов — душа-человек или Леонтичев (приклеить два крыла, и перед вами ангел). И вдруг проходит слух: выдвинули какого-то «задвинутого», из аспирантов.
Одетый, как молодой дипломат, собравшийся посетить первый в жизни прием на уровне послов. Водрузите ему на нос очки. Вооружите шариковой ручкой за тридцать пять копеек — вот новый шеф.
Знакомимся: «Юрий Константинович Кудинов» — «Валя».
Смотрит, как глухой.
Меня весь факультет зовет «Валюша», мне же не девяносто лет! «Валя, да Валя же!» — не воспринимает. Говорю «Дмитриевна».
— Так вот, уважаемая Валентина Дмитриевна, будьте добры, напечатайте объявление!
Смотрю: дни и часы приема. Академик, а не замдекана! Я далеко не в восторге — вместо «пятница» шлепнула «путница». Подскрести бритвой, только и делов.
— Если вас не затруднит, заново, Валентина Дмитриевна! Не хотелось бы начинать работу с этой… путаницы…
Перепечатываю.
Порядок — к приходу нового я везде навела, и в шкафах и на столе. Ему показалось мало. Со стола убрал все в ящики. Книги в шкафу переставил по росту, по цвету: не шкаф, а икебана японская. На папках велел сделать наклеечки: «К делу», «Исполнено», «В архив». И все с такой невероятной вежливостью, как будто это он сочиняет в «Вечерке» статьи «Как вести себя в гостях».
Поработала я с ним один день, наслушалась всяких «будьте любезны» и «если представится возможным», пришла домой, налила молока кошке да и говорю: «Глубокоуважаемая Мурка Васильевна, если вас не затруднит, проверьте этот материал на усвояемость!»
Шеф никого не принимает. Что говорят по телефону — велел записывать.
Сидел вдохновенный и строгий. Сотворил расписание на полугодие — твердое, без переносов и замен.
Это он так-думает. Жаль человека совлекать с небес, а надо:
— Фомина три пары подряд не может, у нее грудной, Леонтичеву понедельник неудобно, читает в Академии, Грызлов далеко живет — на первую пару будет опаздывать…
И так далее — он-то новенький, шеф, а я четвертый год на факультете.
Выслушал, Фомину учел — попыхтел еще полчаса. Остальное оставил по-старому: ну, режет человек сам себя!
И началось…
— Но вы поймите, что транспорт…
— Ваша обязанность — создать условия для научной работы!
— Первая пара, а потом четвертая — это уже не «окно», это ворота какие-то!
Наседает преподавательский состав на моего шефа. Кто — вежливо, в его же миндальном тоне, кто — во всю Ивановскую. Попутно достается и мне. К концу дня нервы у меня изрублены мелко, в лапшу, уже не говорю, а фыркаю, словно кошка, которой наступили на хвост. А шеф терпеливо, как будто пленку прокручивает, заново каждому объясняет про интересы студентов, про усвояемость да равномерную загрузку.
И вот — я ждала этого! — врывается сама: широко известная, глубоко популярная Арсеньева, Катерина Марковна, между прочим, завкафедрой, аспирантом которой мой шеф «имеет честь состоять».
Великолепна рушится на диван.
— Уф, с ног валюсь! Две комиссии, три заседания, пять коллоквиумов! Юрочка, как дела?
От «Юрочки» мой шеф мумифицируется. Не поднимая глаз, выговаривает тщательно, по буковке:
— Вы ознакомились с расписанием, Екатерина Марковна?