Все у меня находится: время, желание, любопытство, от которого уши торчком. И дверь на балкон — на застекленную лоджию — открывается…
Дробится в воде свет лампочки с отражателем. Зелень водорослей ярка, точно пластмасса. Пахнет рекой, а может, озером? А рыбки!
Пересыпается серебряная мелочь, вспыхивает искорками. Изгибаются прозрачные, словно капроновые, хвосты и плавники. А эти каковы — красные, синие! Шеф постучал по стеклу — и вся пестрота складывается по-новому, как будто калейдоскоп повернули.
— Неоны, — гордо говорит шеф. — А вот эти — барбусы!
Барбусы — симпатичные полосатые карамельки. А вот эту рыбину симпатичной не назовешь — толстогубая, с отдельными какими-то глазами, наложенными сверх головы. Посматривает надменно. Трубку ей в рот — будет вылитый Черчилль.
Оказывается, телескоп. Известен среди любителей — величины необыкновенной. И кличка «Лорд», я почти угадала…
— А здесь золотая рыбка, та самая, — говорит шеф. — Можете просить у нее, что вам хочется!
— Чтоб вы выздоровели! — выпаливаю, не успев подумать, и скоренько добавляю: — А то без вас посещаемость снизилась.
— Вы болеете за дело, Валентина Дмитриевна, — леденистые глаза шефа словно бы подтаивают. — Это отрадно. Я стараюсь исполнять все предписания врачей. Думаю, что скоро смогу вернуться к работе. А сейчас, обратите внимание, — гордость моей коллекции. В проспектах пишут: «Клочок от бархатной мантии ночи». Это черная молли, молинезия. Правда, красавица? Ее предки родом из Центральной Америки. И еще редкость — криптоптерус, взгляните! Как говорится, душу видать, — он настолько прозрачен, что видны и позвоночник, и ребра…
Есть предел силам человеческим. Я сдерживалась, сколько могла, но меня раздирает. Красавицы! Центральная Америка! Ребрышки! Вулкан не мог не извергнуться…
Глядя, как я трясусь от хохота, шеф каменеет. Нервно поправляет повязку на горле.
— Не понимаю, что тут смешного. Разве не жаль, что все мы так некоммуникабельны с природой, так далеки от нее? Разве не естественно желание — сберечь живую красоту, пригреть ее возле себя? Многим это кажется смешным. Непонимаю…
Я бормочу, что вовсе даже нет, что просто название смешное, что рыбки — прелесть, прямо-таки водяные колибри, и нельзя ли мне их покормить…
Шеф выслушивает все это непробиваемо, но я не умолкаю, интересуюсь биографией «Лорда», личными вкусами барбусов и многочисленной родней меченосцев. Шеф медленно, очень медленно поддается. Наконец он оттаивает, приобретает человеческий вид и рассказывает о рыбах такое, чего они и сами о себе не знают.
Потом меня угощает чаем — из стакана с подстаканником. К чаю — печенье «Крокет» и разговор о делах факультетских вперемешку с запросами рыб. Расстаемся почти друзьями.
…Я ему подарила набор цветных открыток «Аквариумные рыбки». А он мне влепил выговор с занесением за утерю бланка со штампом факультета.
Аустра спрашивает:
— Ну, как твой шеф?.
— Разводит рыбок.
Она передергивает плечами, словно исполнительница цыганских танцев.
— Ну, я понимаю, заводят собак. Красиво, когда прогуливается классный мужик, и с ним породистый пес. Но такое… октябрятское хобби.
Я говорю кротко:
— Напрасно ты так. Разве хорошо, что мы некоммуникабельны с природой?
Аустра смотрит на меня внимательно.
— Впрочем… Бывает и хуже. Я знала одного, у него было полсотни канареек. Ничего, женился, и дети есть. Старший уже подрабатывает на эстраде — художественный свист, трио с канарейками. Так ты что, привыкла к своему рыбоводу?
— Я от него стрессую, — говорю устало. — Сухарь он, чурка деревянная. Глаза бы мои на него не смотрели!
Аустра торжествует:
— И не посмотрят! Знаешь, я слышала от Пети — тебя хотят посадить вместо Стэллы, в приемную проректора. Впечатляет?
Очень. Чувство такое — лучше не скажешь, чем моя бабушка: «Как на льду подломилась».
Я ведь не просилась к проректору. Неужели это он, мой шеф, выразил желание, чтоб меня перевели?
Не может этого быть.
Не может. Быть…
ПОВЕСТИ
Пламень Молнии
Конь стоял, как свеча. Опрокинулся небосвод.
Вся тяга земли не пересилила: прирос к седлу Сарвар.
Вытолкнул сквозь зубы черное слово. Врезал стременами под брюхо, всем телом, всей закипевшей кровью толкнул коня вперед. «И-их!»— ветер плотно лег на веки, обжег ноздри. Высохло в груди. Высохла в сердце кровь — комок боли толкался в ребра.
Слепо мчался он в ночь, теряя дыханье. Раскидывал руки — воздух, уплотненный движеньем, протекал меж пальцев упруго, как вода. Не сожмешь, не удержишь…