Кафе узнать не трудно, все их теперь на один лад строят: точно аквариумы. Перелез я через раму внутрь. Где-то шипит, где-то лязгает — и ни души. Пошел на звук, не ошибся, как пишут в романах — глазам моим предстал… Короче говоря, в соседнем помещении выкладывал по низу стены гранитные плиты былинно-плечистый молодец, в ловко пошитом комбинезоне с эмблемой на рукаве. Пластиковая кепочка, надетая козырьком назад, едва держалась на его буйноволосой голове, у сапог голенища отвернуты — что тебе мушкетерские ботфорты, и вообще он был похож на д'Артаньяна.
Я глазел на парня, а его хитроватый взор, в свою очередь, обежал меня от макушки до пят. Я вспомнил, что имею жалкий вид, и сказал соответственным голосом:
— Мне бы бригадира… товарища Штоколова!
— Не будет, — непреклонно сказал парень. — У болгар бригадир.
Вот так: ехидина-случай никогда не ограничивается таким пустяком, как продранные брюки. Дав первый звонок, он чуточку отступает и выискивает, где бы ударить посильнее…
Но я не собирался уступать случаю.
— А кто его замещает?
— Да хоть бы я!
— А если без шуток?
— Какие шутки? — ударив ребром ладони, парень повернул кепочку козырком вперед. — Григорий Таран, можно — Грицко. Так какая ж тебе, хлопец, нужда до бригадира?
— В ученики хочу проситься. Возьмете?
— Инструмент в руках держал — кроме вилки? — выпалил пулю Грицко.
— Кельму держал, — говорю, не заводясь, и показываю, как держал.
…Думают, я этого хлеба не ел? Было, все было. Ходил в «трудных» — взяли с собой студенты, орал вместе со всеми, стоя в грузовике, глотая рваный ветер: «Тот, кто не был в стройотряде, тот и счастья не видал!»
Счастье было особого рода. Как вспомнишь…
Вздрагивает под ногами заляпанный, щелястый настил. Бугрится грифельно-серая каша раствора в окаренке. Скользкая ручка кельмы елозит в саднящей ладони. Включайся в темп: раствор — кирпич, раствор — кирпич! Потом штукатуришь — затираешь ее, родненькую, кругами, кругами, топаешь в заскорузлой робе, словно статуя Командора! За два месяца отгрохали коровник; митинг был, речи, оркестр… Да, не то чтоб сладкое было времечко, скорее соленое — попотеть пришлось, а хорошее все-таки! Лучше, пожалуй, нигде и не было…
— Уже неплохо, — прервал мои воспоминания Грицко, — а скажи, хлопец, кирпич, одна штука, он какой — легкий или тяжелый?
…Не поверил, значит. Думает, не видал я того кирпича, не знаю, какой он!.. Оранжевый, как апельсин, звонкий, как стекло, царапающий ладонь шершавой гранью сквозь протершуюся рукавицу! Первый кирпич — с начала работы — на руке словно невесомый. Сотый — тяжел, как плашка чугуна. Тысячный — жжет кожу, точно докрасна раскаленный!
— Кирпич? Он в чужой руке легкий, — решил я эту задачку на сообразительность и услышал:
— Ну, садись, потолкуем.
Сели на опрокинутые ведра. Я сигареты вытащил, говорю:
— Не угощаю — настоящий клопомор. Курю, чтоб отвыкнуть!
— Правильно, — говорит Грицко, — а я уже отвык.
И втиснул пачку мне обратно в карман. Я для первого раза не ерепенился, сижу, слушаю его производственные байки:
— Наша работа — на взгляд она красивая и нетяжелая. А весу в плите мраморной сорок кило, поворочай… Значит, сила нужна, и голова тоже: восемь классов как минимум, десять — еще лучше. Разметку поверхности без геометрии не сделаешь. И зрение нужно острое, а главное, чтоб красоту человек понимал, камень чувствовал, не то выйдет вместо облицовки лоскутное одеяло, чуешь? Так что, хлопец, ученики нам нужны, а ты сам сначала прикинь да взвесь — потянешь?
Интересно, какой осел ответил бы на такой вопрос: «Нет, не потяну!» Во всяком случае, не я.
Познакомился я с бригадой.
Злата Пашкевич — рыжая, волосы резинками стянуты, висят вдоль щек, словно уши у спаниеля. И разговор такой:
— Это еще что за припудренный? Новый ученик? Зашил бы штаны сначала!
Таджигани — этот только головой кивнул. Кажется, из пушки под ухом выпали, не дрогнут руки: укладывает плиту, как ребеночка кладут в кроватку, чтоб не проснулся…
Женька Склярова, ученица, как я. Пригляделся: ничего кадр. Природная блондинка. Ростом, правда, не вышла, на меня смотрит — голову закидывает, но фигурка в порядке. С ней малость разговорились.
— Ты, — говорит, — Максик, чего после школы делал?
— Искал призвание.
— Нашел?
— Нашел, — говорю со слезой в голосе, — определилось, что я тунеядец по призванию…
— Это нам ни к чему! — фыркнула. — У нас знаешь как? Комиссия приняла лестницу на пятерку, мы гранит укладывали. А бригадир после и говорит: «Вот эти две ступени меня не удовлетворяют. Давайте, ребята, переделаем на пять с плюсом». И переделали.