Раз Женька затащила Асю «в общагу, на посиделки». В комнате на четверых набилось душ пятнадцать. Перед зеркалом, висящим в простенке, «работала над собой» Арина, Женькина подруга, — красила веки «под цвет туалета». Женька на «пятачке» меж кроватей и тумбочек умудрилась выдать «дроби» да с частушкой: «Моя милка тоненька, чуть потолще слоника, и не ширьше на лицо, чем парадное крыльцо!» Три девицы окружили, затормошили Асю, примеряли на ней шиньон: «Вот кому пойдет! И зачем вы всегда очки носите, Ася Михайловна?»
Ася от вопроса отшутилась, вернула девчатам их приставную красоту, заговорила об очередном спектакле, а после разговор, как по рельсам, съехал на самое главное: у кого кто и у кого какой. И так пошло оживленно, что Ася только обрывки и выхватывала, поворачивая голову:
— …на черта мне твой Федюнчик: психопат, дистрофик, башка узкая, как у Нефертити!
— …сама клинья под него подбивала…
— …провожались — до дребезжанья зубов, он — меня я — его…
— …он вроде бы очень, а я — нет, не реагирую.
— …а уж кто Андрея Штоколова посимпатичней?..
— …а толку? Девчонки говорили: и пригласит, и потанцует, и проводит, а у дверей, как дурак, «До свиданья!» — руку пожал и пошел… Баптист, что ли?
— …сама баптистка! Он красивой любви ищет, а не как ваши — лишь бы…
Странным образом, в пестрых и смешливых девичьих излияньих услышалось Асе именно это — про Штоколова, и еще непонятней, почему жаром гордой радости овеяло ее всю… «Что это со мной? Мне-то что за дело, кого ждет, чего ищет Андрей Штоколов?» Господи, да ведь я влюблена!
…Вот так оно и открылось — для себя, ни для кого больше.
Жизнь стала ожиданьем: вот придет вечер, — знакомая фигура у окна, за стопкой учебников… Вот заглянет на репетицию: «Как тут наша Марецкая?» Великолепные предлоги находились навестить стройку: надо же организовывать мероприятия, вовлекать… И столько хорошего бывало на свете, такого, что собирает всех: если присутствовал Андрей, это и значило, что есть все… А пришел он или нет — видела, не поворачивая головы, затылком, что ли… Знала его всяким — смеющийся и в сумрачном азарте работы. Видела торжественным, в строгом вечернем костюме — в президиумах. А однажды… Зимний день был: сырой, знобящий ветер, пахло близким снегом. Андрей вышел из медпункта. Нес перед собой руки, все в ссадинах, обмазанные «зеленкой». Улыбнулся, крутнул головой: «Ученичка бог послал — руки-крюки!.. Ну, и я виноват, так, видать, обучил!» Сам озяб, до синевы… «Ну, прямо лягушиный король!» — засмеялась Ася, прикоснувшись к холодным этим, зеленым рукам, и затопила, захлестнула с головой безысходная нежность: ты, ты, только ты, тобою бел белый свет!
Андрей охотно разговаривал с ней. Спрашивал, с искренним интересом, как дела в кружке. Завидовал: «Все вы успеваете!»
Ровный свет дружественности исходил от него, спокойная теплота звучала в голосе, пожатие руки было нежным и сильным. А иногда… иногда ей казалось: вот посмотрит чуть пристальней — и увидит… Потянется к ней, скажет: «Ася!»
…Вот так оно все и вспоминалось: смешное и горькое, тревожное и радостное, и ветер, не по-осеннему теплый, вздымал волосы Аси, ласково овеивал пылающее лицо, и песня, придуманная девочкой-соседкой, звучала, летела с ней неотвязно: «И снова речи невпопад — и холодеют плечи; а листья желтые горят — на тополях, как свечи…» И летела-спешила Ася Михайловна сообщить своим кружковцам о неожиданной репетиции с приезжим из столицы знаменитым режиссером…
А все остальное — никого не касалось!
* * *Лиственная метель кружит над городом. Звон, шорох, шелест. Виноградная лоза, словно пламя, взбегает по голубой арке. «Был неожиданным ноябрь…» — вспомнилось и внезапной болью отдалось в сердце, но боль эта была счастьем, трепетом, небывало острым ощущением жизни — во всем, во всем: в побуревшем кустике полыни на краю газона, в упрямой зелени одуванчика; воробьи, осыпавшись с дерева серым дождем, подняли базар, то ли ссорясь, то ли обмениваясь новостями; юная мама, лучась родительской гордостью, вела через улицу непонятное существо — то ли девочка в штанишках, то ли мальчик с длинными волосами, и все это была жизнь — «о нет, такого ноября не помнят старожилы!» «Все равно я счастливая», — подумала Ася.
Слезы обожгли веки, она вытерла их и обругала себя: «Плюгавая сентименталка!»
…А почему бы, собственно, ей и не быть счастливой? Просто живя в этом городе, созданном для счастья?
Пишут же про него заезжие корреспонденты — «сказка», «мираж в пустыне». А один завернул еще и такое: «сказочный мираж»… Город открывает взгляду дали и дарит дыханью легкость. И пусть в стеклах витрин, там, в конце улицы, отражаются барханы! Тем звонче, тем победней звучит каменная симфония и ее мажорный, финальный аккорд — Дворец…