— А почему должен быть минимализм? — пробормотала Ася.
Он продолжал, не слушая:
— Женщина без любви — неокликнутое эхо. Зачем грабить себя? Что тебя удерживает? Компрометация репутации? Ты ведь всегда умела жить по себе, а не по людскому мнению…
И он замолчал, ожидая. Потом сказал:
— Ну, дай хоть поцелую — один раз… На счастье!
Ася молчала. Застыла, вжалась в холодный камень…
— Бедняжка, да ты попросту влюблена! — воскликнул Кирилл Андрианович. — Кого ты могла тут найти себе — не представляю!..
…Он еще раз попытался, хотел проводить ее, она отказалась, — «домиком» сломались его собольей пушистости брови, скорбно искривился прекрасный рот, но она уже бежала, летела, исчезла…
Мелькали муаровые разводы дубовых панелей, смугло-пламенные отсветы меди и бронзы. Мелькали открытые и полуотворенные двери. Отрешенные от мира, стынут шахматисты. Девушки в туниках у балетного станка, трепет и взлеты их невесомых одеяний. Кипенье танцзала — шейк ли, джерк ли, что там еще. Глаза, руки, плечи, взвихренные волосы, бешеные ритмы, хлопки и чей-то восторженный голос: «Соблюдай интервал!» Наконец-то — тишина и безлюдье длинного коридора…
У Аси вдруг ослабели ноги. Да, наверно, сидит, ждет. А — сбудется ли?
…Как это бывает, что человек становится для тебя самым нужным на земле? И все в нем твое, родное. Все, что сказал он, верно: так оно и есть. Засмеялся — и все в тебе засмеялось. Ни одного слова, царапнувшего фальшью. Ни одного поступка, которым ты не могла бы гордиться — за него… И лицо, и голос — самые милые на земле… С Арсением все было не так. Да, нравился — красивый, восторженный. Подруги завидуют. Отец сказал: «Он у тебя безразмерный какой-то… Живет последним впечатленьем…» И нечего было возразить. А как часто бывало: сказал — не то, резанул слух каким-то глупым анекдотом, показал себя мелочным, не обязательным, не рыцарственным.
Не хотелось видеть, зажмуривалась. Успокаивала себя: «Идеала нет. Гармония недостижима…»
А разве — достижима?
Андрей… Чистота его, строгость и мягкость, — то, о чем тосковала душа. Он может дать ей все, чего ждет женщина от спутника жизни. А она — ему?
Старше годами, с «прошлым». С нелепым, бесконечно ранимым сердцем. Боящаяся самой себя…
Ну и пусть. Пускай — без будущего. Без взгляда вперед. Все-таки она может подарить ему то, что дороже всего на свете, — талант любви, нежность, от которой больно вздохнуть. Только бы раз: щекой к щеке и рядом — родные глаза, темная их, ночная синева…
* * *Андрей сидел за привычным столом, у окна. Зачитался, не поднял головы. А когда Ася села рядом, смутясь, закрыл книгу:
— Вот… слаб человек! Вместо того, чтоб герундии зубрить, уткнулся в это… История… Темные были времена, да ведь и тогда не хотели люди жить «на подножном корму», подымали глаза к звездам, и с той высоты смотрели на себя…
Ася заслушалась, загляделась.
Любимое лицо, единственное в мире. Светится смуглой матовостью чистая кожа. Мягко легло на лоб крыло темно-русых волос. И завиток над ухом, точно запятая…
Он спохватился:
— Да что ж я вас задерживаю, поздно уже… Вот посмотрите! Задание сделано, но мой огород явно нуждается в прополке…
Ася взяла тетрадь, подивилась — как у девочки-отличницы: надписана чертежным шрифтом, обернута в целлофан…
— Аккуратист вы, Андрей Васильевич!
— Работа приучила. В нашем деле иначе нельзя…
Перевернув страницу, Ася отложила занесенный было карандаш.
— Да тут помечать нечего. Все верно. Быстрые успехи…
…Может человек так смотреть? Близко и нежно? Светло и открыто? Смотреть — ничего не чувствуя?
— Что там мои успехи, Ася Михайловна? Вот вы у нас, в самом деле, молодец! Сколько успеваете! Диспуты, лекции… И кружок у вас. И шефство над девчатами. Языки, музыку — знаете. Накопили казну духовную, обо всем с вами можно поговорить. Честное слово, дивлюсь вашему трудолюбию…
Ася поспешно, нервно рассмеялась:
— Видно, больше и дивиться нечему… Все вы о трудолюбии моем толкуете…
Сквозь жар, прихлынувший к лицу, сквозь шум в ушах — услыхала. Отчетливое, спокойное:
— А о другом — вам уже сказали другие…
— У вас тут неопределенный артикль. А надо — определенный, — сказала Ася.
Поставила на полях точку карандашом. Андрей кивнул головой.
Высохший, свернутый трубкой лист платана лежит на подоконнике. Ветер качает его, словно люльку.
За окном, в темном пространстве неба, медленно пролетела и тихо погасла звезда.
III Широкая свадьба