«Хорошо!» — вздохнул кто-то, и ветер ответил вздохом, звезды ресницами замигали…
И напелись мы, и наплясались на краю города, у пустыни на виду. Сказал Антипов жениху с невестой:
— Широкая у нас свадьба! А жизнь пусть будет еще шире — как земля эта, как небо над нею…
Двинула, потекла, покатилась свадьба обратно, к огням городским…
Жених в халате яркополосом, и платок поясной завязал. Идет меж парней, не идет — танцует, плечами поводя, пальцами прищелкивая, все в нем горит от радости великой. А невеста, Златочка, золотая, подругами окруженная, лебедем плывет; фатою, как туманом, окутана.
А я в толпе подруг, и не глядя, одну вижу.
Дивчина ты моя, девонька! Беленькая вся, словно мама тебя в молоке купала, платьице на тебе легкое, рукава фонариком, дохнет ветер сильней — и подымет, как с одуванчика пушинку.
И когда ты, умница, успела, и где ж ты смогла упустить в воду свое золотое ведерко, поплыло оно, на волнах качаясь, сердце мое казацкое унося…
Люба ты, Любочка, веточка моя вишневая! Отчего ты — не та невеста? Отчего я — не тот жених?
А может, так оно и сбудется, люди?
IV Ночные улицы
— Примем твое молчание хоть за половину согласия! — чуть пережимая на оптимизм, воскликнул Громов — и пошел провожать.
Ася не спорила, не было сил, — ну, пусть идет рядом, пусть, пусть раскидывает перлы своего красноречия.
Луна светила тускло, рассеянно, призрачно, в небе выстраивались нефритовые дворцы облаков. На конце ветки, нависшей над тротуаром, качался одинокий лист, желтый, как лимон. Давила душноватая теплота вечера: в природе что-то вызревало.
— Знаешь, Асенька, Я всегда искал динамику в себе, а теперь вижу — она в людях! В здешних людях! Все это так заражает и заряжает, прости за каламбур! Я весь наэлектризован — еще повоюем, еще поймаем бога за бороду!
…Знакомый поворот, всполохи света — ресторан «Джузгун». Зачем живет память?
«Ну, как, женулька? На уровне?» — такое довольство собой звучало в голосе Арсения, словно этой работой решились на десять лет вперед все проблемы архитектуры.
Ася осматривалась, не спеша с восторгами, которых от нее так явно ждали.
Оркестр — в «гроте из сталактитов», довольно натуральных. В общем зале стекло и пластик, в банкетном — сверкают плоскости полированного гранита. Входные двери тяжелые, резные, как на картинах Верещагина, оттуда же скопированы медные кованые кольца вместо ручек. Чеканка и мозаика. Модные кресла на паучьих полусогнутых ножках. Взятое в отдельности, все это было красиво, но не сочеталось, не держалось единством замысла.
Не дождавшись ответа, Арсений ринулся к другим, пожимал руки, жмурился, как кот на солнце, выслушивая комплименты, благодарил…
Ася вздрогнула: словно в ушах прозвучал этот голос, отвратно-ласковый, нежно-вздрагивающий. А ведь это другой, другой…
— Мейерхольд говорил: «Художника учит собственная кровь». Отыскать источник эмоций и пить из него взахлеб! Если хочешь знать, неудавшаяся любовь — тоже счастье для творческого человека. «Болезнь, от которой не хочешь искать исцеленья…»
…Уж ей ли не знать эту болезнь.
После сумасшедшей ее глупости, после той встречи в библиотеке — сколько надежд! — пряталась, убегала. И все же столкнула жизнь.
Горячая волна стыда и боли окатила всю ее, пол уходил из-под ног. Андрей заговорил, как всегда, ясный, оживленный, светящийся дружелюбием. И тогда пришло еще более горькое пониманье: не была ее любовь отвергнута, просто и мысли такой не взбредало человеку в голову, даже и не веяло меж ними ничем, кроме дружбы, открытости, простоты…
И это было стократ хуже, это была невозможность, полная, навсегда!
…Убегали в даль улицы красные огоньки автомобилей. Тихая, безнадежная тоска сдавила грудь Аси. Расплылись, замигали фонари.
Громов читал стихи Давида Самойлова — и как читал! Ножом поворачивалось в сердце каждое слово: «О как я поздно понял, зачем я существую, зачем гоняет сердце по жилам кровь живую…»
И снова обожгла память — тогда, в первые дни после разрыва с мужем, странное оцепенение охватило ее, равнодушие ко всему… Ехала в автобусе, их машину стукнул какой-то заспешивший самосвал, заклинило дверцы, не сразу удалось открыть… Собралась толпа, пассажиры автобуса, возбужденные пережитой опасностью, бурно рассказывали о происшедшем, что «вот, были на волосок», громко ликовали, что все обошлось. Ася слушала — и поймала себя на мысли: ну и пусть бы, все равно…