— Но ведь только он один это утверждает! Один против всех! Против нашего отца Бернара, против святого Бенедикта, против папы и кардиналов…
— Тем не менее он прав!
Вновь отворилась дверь. На этот раз пришла зажечь свечи перед алтарем и позвонить в колокол кистерша.
Катарина захлопнула книгу. Мало-помалу на хорах собрались все монахини. С последним ударом колокола кистерша приступила к вечерней молитве.
Катарина подпевала:
— Esse ancilla domini… Вот я, раба твоя, Господи…
Под белым монашеским платьем, как птица в клетке, билось ее сердце.
После ужина — а он, как всегда, прошел в молчании — мать-настоятельница объявила о том, что в здании церковного конвента состоится общее собрание.
Домина была обеспокоена. Длинной узкой рукой, на которой поблескивало кольцо, она без конца одергивала свою юбку. Монахини молча ждали, пока все рассядутся. Наконец благочестивая мать заговорила:
— Я получила известие из города… из нашего города Гримма…
Катарина едва дышала. Лица сестер были обращены к домине.
— Конвент монашеского ордена августинцев-еремитов объявил… объявил о самороспуске ордена…
По залу прокатилась волна испуга. Монахини, расположившиеся в первых рядах, оборачивались, отыскивали кого-то взглядом. Сзади сидели две родные сестры Цешау. Они-то уж точно знают больше. Несколько дней назад их посетил дядя, приор ныне распущенного ордена. Он был в монашеском одеянии, как и полагается кроткому святому отцу. Да разве пустили бы его в комнату для посетителей, если б было известно, что он один из отпадших от святой католической церкви, один из тех, кто последовал за искусителем, монахом ордена августинцев-еремитов из Виттенберга?
Сестры Цешау сидели, не двигаясь, но с таким видом, будто только они знали, как надобно поступить. Одна смиренно склонила голову, вторая задумчиво рассматривала распятие за спиной матери-настоятельницы.
— Еретическое учение отпадшего от святой церкви монаха из Виттенберга достигло и наших краев, — продолжала меж тем домина. — Нам следует возвести оборонительный вал. Нет, не вокруг монастыря, его стены достаточно высоки, а в наших сердцах! Если хоть одной из вас попадут в руки нечестивые письма, которыми этот слуга дьявола отравляет невинные души, вы должны тотчас отдать их мне! Немедля! Не читая! Я тоже в них не загляну, но предам очищающему огню, дабы телам нашим не гореть в геенне огненной. — Она воздела руки к небу и, понизив голос, почти с мольбой произнесла: — Не забывайте обета своего, сестры. Вы не принадлежите самим себе. Не поддавайтесь искушению!
Катарине казалось, будто мать-настоятельница остановила свой взор на ее опущенной голове. Но разве она была одна! Из-под вуали девушка бросила косвенный взгляд на Эльзу. Подруга сидела на скамье у стены и с деланным безразличием смотрела в окно.
Внезапно в дальнем углу зала возник шум. Старая Элизабет вскочила, размахивая руками, и, задыхаясь, заголосила:
— Я видела: зверь вышел из моря. С десятью рогами и семью головами… — Голос старухи пресекся, ей не хватало слов, она дрожала всем телом, с двух сторон ее поддерживали сестры.
— Аминь, аминь, — закричали все, и гнетущая тишина воцарилась в зале.
Ночью Катарине не спалось. Она вслушивалась в тишину. Может, кто-то еще тревожно дышит? Вот там разве не вздох? Может, это какая-то сестра беспокойно ворочается в постели?
Где-то далеко в лесу заухала сова. Катарина медленно погружалась в темноту. И распахнулись перед ней железные врата и вырвались из них языки пламени. Она хотела убежать, но не было ни дороги, ни тропки. Омерзительные чудовища, похожие на громадных насекомых, подлетели к Катарине и, схватив ее, потащили к громадному костру, в котором агонизировали люди — их руки и ноги дергались, волосы развевались…
— Катарина успокойся!
В липком поту проснулась Катарина. Рядом с ней сидела Эльза.
— Я… Я была в аду.
Подруга бесшумно вернулась в свою постель. Катарина начала читать молитву:
— Omnipotentes sempriterne deus… Вечный, всемогущий Боже, Силы Вышние в длани Твоей…
Но в голове у нее стучали молоточки, и каждый удар был словом. Из слов сложилась фраза, и фраза эта повторялась и повторялась:
«Христианин свободен в своих поступках…
Он господин над вещами и явлениями этого мира…
Надо всем…
Надо всем…
Надо всем…»
Ах, если бы только он был прав, этот монах, если бы он был прав!..
***
Катарина в раздумье прохаживалась взад и вперед по крытой галерее. Губы ее механически бормотали молитвы, так что сестры — строгая помощница настоятельницы и недоверчивая старая Элизабет — видели в ней лишь кроткую богобоязненную монахиню.
Но мыслями своими Катарина была далеко за стенами монастыря, в полях, где, наверное, уже появилась первая зелень, — там, по дорогам галопом мчались гонцы с запечатанными пакетами в кожаных сумках. Дорога… Она попыталась вспомнить, каково это — ехать в карете, и вдруг вся сжалась.
Тяжелая рука легла ей на плечо. Катарина обернулась. За ее спиной стояла Магдалена фон Штаупитц, высокая гордая женщина с узким лицом.
— Ты тоже написала письмо? — спросила она чуть слышно.
— Да.
Старшая монахиня недовольно глянула ей в лицо.
— Ты отдаешь себе отчет в своих действиях?
— Да. Я знаю что делаю.
— Кому ты написала?
— Своему старшему брату, Гансу фон Бора.
— Думаешь, он возьмет тебя к себе?
Не выдержав строго взгляда сестры фон Штаупитц, Катарина потупилась.
— Не знаю, — ответила она. Перед ее мысленным взором возник ухмыляющийся подросток, гоняющий с собакой кур по двору.
— Все мы в неизвестности, — вздохнула Магдалена. — Боюсь, никому мы там, за воротами, не нужны — разве что тому, с кого все началось, чьи мысли горят в нас огнем.
— Ты думаешь… Веришь ли ты, что этот монах сам… что он сам нам поможет?
Магдалена пожала плечами. Растерянность и озабоченность обозначились на ее лице. Уже гораздо более благосклонным взором окинула она Катарину.
— Не надо было мне давать вам те листки. На мне вся ответственность. Я старшая… Но, может быть, вам будет легче, ведь вы еще молоды. Если все удастся, если…
Сестра Магдалена развернулась и пошла. Через пару шагов она оглянулась и зашептала:
— Завтра из Торгау прибывает со свежими товарами купец Коппе. Я слышала, как домина говорила об этом. Может, он и письма привезет. Будь готова — после вечерней молитвы в аптеке.
И сестра Магдалина быстро удалилась. Через маленькую боковую дверь она прошла на кухню. Катарина осталась одна — беспомощная, потерянная.
Нужна ли она еще кому-нибудь в этом мире? Ганс женился. Наверное, у него уже есть дети. Дети!
Катарина проглотила комок в горле.
Работать она готова везде: на конюшне, в кухне, в саду. Или приглядывать за детьми…
Она выпростала руки из широких белых рукавов монашеского платья. Этими руками можно выполнять разную работу и еще ласкать… да, обнимать и ласкать…
Внезапно на эти руки закапали слезы; с громким всхлипом Катарина ухватилась за колонну, подле которой стояла, прижалась к ней горячим лбом.
Камень был холоден и мертв.
***
В один из майских вечеров, когда монастырские сады стояли в цвету, Катарина вышла в сад букетом — она собиралась положить его перед ликом Матери Страданий. Не желая ненароком наступить на жука или улитку, она внимательно смотрела под ноги и осторожно придерживала подол белого платья. Девушка сорвала едва распустившиеся лилии и принялась искать подходящий красный цветок, который пылал бы на фоне свежей белизны лилий как сердце Богоматери. И в эту минуту она увидела Эльзу.
Подруга медленно приблизилась
— Эльза, в чем дело? — спросила Катарине, участливо заглянув подруге в лицо. — Что случилось?
— Я получила ответ от сестры.
— Как и все мы, — с горечью сказала Катарина и обняла Эльзу за плечи. Они прижались друг к другу щеками и некоторое время стояли так, не находя слов. Катарина уронила букет.