Когда телефон зазвонил в третий раз, к аппарату подошел Борин…
– Что?… На Арбате?… – донеслось до меня, и по его голосу я понял, что случилось нечто непредвиденное. Вначале я подумал, что Василию Мессмеру удалось скрыться… Но нет…
– Повторите адрес, – попросил Борин. – Да, понял… Нет, никаких действий покуда не предпринимайте. Продолжайте наблюдение. Да… Хорошо.
Он повесил трубку на рычаг и дал отбой.
– Оказывается, Мессмер поехал не к отцу. Он сейчас на квартире у ювелира ризницы Кербеля…
Это сообщение было если и не ошеломляющим, то неожиданным.
– Мессмер не отправлял телеграммы в день отъезда? – спросил Борин Сухова.
– Отправлял, – подтвердил тот, – с вокзала отправлял. Но это было перед самым отходом поезда, и я не успел установить адресата.
– Думаете, адресатом был Кербель? – спросил я.
– Похоже на то, – кивнул Борин. – Вполне возможно, что в телеграмме он назначил Кербелю встречу на вокзале и дожидался его в буфете, а не дождавшись, поехал к нему домой.
Итак, Василий Мессмер хорошо знает ювелира патриаршей ризницы, а его брат Олег – архимандрита Димитрия. Выезд Василия в Москву связан с сообщением об ограблении ризницы.
– Странно, – задумчиво сказал Борин, эхом откликаясь на мои мысли.
Василий Мессмер пробыл на квартире Кербеля недолго, минут десять. Не застав хозяина (ювелир в это время находился у шлифовщика драгоценных камней Цехановича), он снова взял извозчика и поехал к отцу.
Борин отстаивал свою излюбленную тактику выжидания. Но на этот раз я с ним не согласился: завязавшийся узел надо было рубить. Я договорился по телефону с архимандритом Димитрием о встрече, а затем вызвал автомобиль.
II
Если вы нежелательный гость, а хозяин, по вашим предположениям, вооружен и обладает достаточно строптивым нравом, то, позвонив или постучавшись, следует стать сбоку от двери и поплотней прижаться к стене. Эту премудрость я освоил в Туле в марте 1906 года, когда полиция пыталась арестовать трех московских боевиков, среди которых находился и я. В ответ на начальственный стук я разрядил во входную дверь свой браунинг, а затем присоединился к товарищам, уходившим через черный ход. Стрелял я, разумеется, наугад, для острастки, чтобы только задержать ночных гостей. Но на следующий день с удивлением узнал, что филер убит, а двое полицейских ранены, причем один из них тяжело. Тульские полицейские не имели соответствующего опыта: преисполненные служебного рвения и желания поскорей отрапортовать в Петроград, они стадом столпились перед дверью, хотя хорошо знали, что мы вооружены и терять нам нечего. Мне эта поучительная история запомнилась. И теперь, двенадцать лет спустя, поднявшись на лестничную площадку, я первым делом отжал в сторону излишне торопливого Артюхина, который был способен один заполнять весь дверной проем. Затем я жестом показал ребятам из боевой дружины, где им следует находиться. И только потом, став сбоку, я нажал на кнопку электрического звонка. Подождал – ни звука. Я снова позвонил – опять молчание. Но когда я уже стал примеряться, как вышибить толстую двухстворчатую дверь, по ту сторону послышалось что-то похожее на стук каблуков по паркету. Молодой женский голос спросил:
– Кто там?
– Уголовно-розыскная милиция.
– Милиция? А что вам угодно? – в голосе слышалось удивление.
Щелкнул замок, но дверь приоткрылась лишь на длину цепочки.
– Что вам угодно? – повторила горничная, на этот раз обращаясь уже непосредственно ко мне.
– Об этом мы поговорим с вами в квартире.
Она сияла цепочку, и мы вошли в большую квадратную прихожую. Сюда выходило несколько дверей.
– Василий Григорьевич дома?
– Минутку… Я сейчас доложу.
– Не извольте беспокоиться. Где он?
Она указала глазами на дверь. Я взялся за ручку, мягко нажал на нее и рывком распахнул дверь. Комната была пуста.
– Где же он все-таки?
– Не знаю. Ей-богу, не знаю… – Вся ее фигура и даже кружевная белая наколка на голове выражали недоумение. – Я Василию Григорьевичу подавала сюда чай… Вот только сейчас…
Действительно, на круглом маленьком столике у тахты, покрытой текинским ковром, стояли сахарница, фарфоровый чайник и чашка с блюдцем. От чашки поднимался легкий парок.
– Я узнаю, может быть, Василий Григорьевич у своего папа…
– Василия Григорьевича нет дома, – раздался скрипучий старческий голос. – Ты, Верочка, иди к себе, а я гостями займусь сам. Если потребуется, я тебя позову. Иди, Верочка.
В противоположном конце прихожей стоял старичок с усами и бакенбардами, какие носили в конце прошлого века. На нем была куртка с генеральскими поперечными погонами отставника и штабные брюки с красными лампасами. Если бы не домашние войлочные туфли без задников, которые никак не вязались с его бравым видом, он был бы точь-в-точь тем образцовым отцом – командиром, каких любила помещать на своих страницах «Нива».
Нетрудно было догадаться, что это и есть хозяин квартиры, генерал-майор барон Мессмер.
Распространяя запах нафталина – видимо, генеральская форма недавно была извлечена из сундука и ее не успели как следует проветрить, – барон мелкими шажками направился ко мне.
– С кем имею честь?
Я протянул мандат. Надев очки, он обстоятельно изучил его и с легким поклоном вернул.
– Счастлив познакомиться, – любезно сказал он. – Товарищ председатель Совета милиции – это вроде действительного статского советника, что по военному ведомству соответствует генерал-майору, а по морскому – контр-адмиралу, – объяснил он мне. – Высокий чин. Особа четвертого класса. Польщен.
– Где ваш сын?
Старичок как будто даже обрадовался:
– Вопрос по самой сути. Но если вы имеете в виду Василия Григорьевича, то ничем не смогу быть полезен. Смею лишь уверить, что здесь его нет. Впрочем, для вас имеется записка. Вот она. Если позволите…
Записка состояла всего из нескольких слов:
«Господа чекисты!
Не имея достаточного времени для обстоятельной беседы с вами, приношу извинения. Льщу себя надеждой, что в недалеком будущем наша беседа все-таки состоится, но при более благоприятных для России и меня обстоятельствах.
Барон В.Мессмер».
– Хотя и сын, а не одобряю. Фрондерство, – осуждающе сказал старичок. – Но что же мы с вами в прихожей? Извините, омедвежел я в своей берлоге… Прошу в апартаменты. А солдатиков Верочка покормит на кухне. Щи да каша – пища наша… Как служба, братцы? – молодцевато спросил у красногвардейцев из боевой дружины.
– Служим – не тужим, ваше высокопревосходительство, – насмешливо буркнул один из них.
– Как? Служим – не тужим? Замечательно! Вон она, народная мудрость. – Старичок просиял и даже притопнул по паркету войлочной туфлей. – Служим – не тужим… Хорошо сказано, по-солдатски. Солдат ведь как – шилом бреется, палкой греется, а думку при себе держит…
Так рухнула, казалось бы, тщательно и всесторонне продуманная операция.
Я опасался за доставку «товара» в Москву из Петрограда. Опасался, что Василия Мессмера могут упустить на Каланчевской площади или по пути с нее. Но что он уйдет из-под самого моего носа – этого я не ждал. А он ушел. И ушел предельно просто, не ломая головы над изобретением хитроумных планов. Незадолго до нашего визита он спокойно поднялся по лестнице на чердак, через слуховое окно выбрался на крышу, а оттуда перескочил на крышу соседнего дома, который стоял почти впритык к дому вдовы. Вниз он спустился тоже просто, без акробатических трюков: через чердак или по наружной пожарной лестнице. Молодец, барон!
На чердаке было темно. Шуршали бумагой мыши. На толстом слое пыли, которая почти сплошь покрывала дощатый настил, хорошо были видны следы сапог. Висящий на единственной петле ставень слухового окна плавно качался и издевательски поскрипывал.