— И он отменно хорош на ложе, — огрызался Н’йирра. — Но этим путём знания не передаются!
Ацарши бессловесно рявкнула на него тогда, а потом рассмеялась.
Она умолкла и погрузилась в расчёты, но Н’йирра с трудом вернул свои мысли к делам. Его «лезвие» остался на Кадаре… С тех пор, как он возвратился из своего «странствия крови», он не покидал материнский мир. Он был мирным человеком, настолько мирным, насколько это вообще для человека возможно, и Н’йирра любил его за это. Он, Й’ранла, казался таким загадочным в своём безмятежном спокойствии. Он тоже был наставником мудрости, но мудрости мысли и слова, а не убийства и боя. Никогда не разлучались они более чем на три года.
И все три сердца вдруг сказали Н’йирре, что новой встречи не будет.
Тогда он отогнал предчувствие. Но будущее сделало его правдой.
Н’йирра вышел из дома на рассвете и спустился к реке. Разулся, сбросил одежду, поясом связал косы позади шеи. От реки поднималась прохлада. Он встал над гладким водяным зеркалом и изучил отражение своего нагого тела. Он искал приметы надвигающейся дряхлости, и не нашёл их, и остался доволен. Тело сохранило лёгкость и силу, зубы — остроту и крепость. Немного ослабело зрение, но ещё тоньше и внимчивей стал нюх. Жизнь на Тираи не дозволяла слабости, и слабость не приходила. Хорошо. Достойно мужчины.
И всё же ему много лет, очень много… Почти два века. Старость — худший из врагов, потому что её нельзя победить. Её можно отгонять, но неразумно забывать о её угрозах.
Н’йирра выпустил когти на ногах и погрузил их в мягкий холодный ил.
Он искупался, доплыв до ледяных ключей на середине реки. Там мимо Н’йирры шмыгнул огромный голый рыболов с рыбой в пасти, и Н’йирра, ребячась, погнался за ним, догнал, отобрал рыбу, отпустил, снова догнал верещащего зверя и наконец растерзал обессилевшего. Всё ещё смеясь, Н’йирра смыл с лица и волос кровь добычи, выбрался на берег и сел на припёке, греясь и обсыхая.
Помедлив, он вытянул ногу и когтем большого пальца нарисовал на песке Ррит Кадару — так, как рисуют её маленькие дети, ещё не умеющие читать: шар, над шаром — солнце, а справа и слева — «младшие солнца» Сетайя и Чрис’тау. Дети, рождённые на Ррит Тираи, так не рисуют. Они никогда не видели на ночном небе близких гигантских звёзд… Отчего-то это печалило Н’йирру. Много детей рождалось в колониях, миллионы их по-иному рисовали свои дома, но он, Н’йирра, был сыном Кадары. Главное его сердце принадлежало ей.
Людей на Ррит Тираи стало уже больше тысячи. Но корабль, чри’аххар, что принёс сюда первых колонистов, тихо умирал, растрачивая последние крохи энергии. Они давно уже не зависели от корабля, и давно уже никто из старейшин не позволял себе включать развлекательные комплексы, смотреть записи, сделанные на Кадаре. Но всё-таки сейчас это ещё можно было сделать, а когда корабль затихнет совсем, станет нельзя. Н’йирра вдруг понял, что связывает смерть корабля с собственной смертью. Это было очень плохо и неправильно, и он подумал, что должен дать себе время одиночества — чтобы поговорить со своими сердцами.
Тут порыв ветра донёс до Н’йирры навозную вонь вилорожьей шерсти, и Н’йирра почувствовал голод. Стадо вилорогов, судя по запаху, паслось на том берегу, левей, за рощей высокорослой койры. Это было пищевое стадо, и появилось оно как нельзя кстати. Чем и лучше разгонять печаль, как не кровопролитием!
Старая история вспомнилась Н’йирре, и он сам себе улыбнулся. Воинским наставникам часто доводится рассказывать истории; ходит шутка, что на склоне лет это становится их любимым занятием… Раса чийенкее, тоже ведущая свой род от хищных зверей, любит и ценит угар великих охот. Но они и близко не так хороши в этом деле, как люди. В эпоху первых контактов чийенкее изумились, узнав, что у людей никогда не было специального охотничьего оружия. Людей, напротив, глубоко поразила мысль, что можно без нужды портить себе охоту какими-то приспособами. Разве не горланят мальчишки к месту и не к месту песню Ш’райры, великого героя? «Убить зубами — лучше, чем когтями, убить когтями — лучше, чем ножами, а если не ножами обрываешь жизни, то какая от того радость?» Но чийенкее хотя бы не считали охотой убийство животного издалека, пулей или лазерным лучом. Н’йирра слышал, что у неких рас водятся даже такие отвратительные представления об охоте.
Помотав головой, он разогнал все лишние мысли. С плеском Н’йирра бросился в реку, стремительно переплыл её и размеренно побежал по берегу к зарослям койры, полностью отдавшись велениям нюха. Койра цвела, её изысканный горьковато-сладкий аромат смешивался с вонью вилорожьего навоза. Запах получался смешной. Губы Н’йирры подрагивали, обнажая клыки.