– Не уверен, что одобрю сравнение… – начал Локк.
– Полноте, это просто фигура речи! – рассмеялся Роот, трогая Локка за плечо.
– Неверная, – сказал Даниель, – ибо вы сами алхимик.
– Меня называют алхимиком. Ещё живы люди, помнящие времена, когда так называли всех, кто изучал то же, что я – и вы, кстати. А большинство и сейчас не видит различия между алхимией и более молодой, более здоровой отраслью знаний, которая ассоциируется с вашим клубом.
– Я слишком устал, чтобы отвечать на ваши увёртки. Из уважения к вашим друзьям мистеру Локку и Лейбницу поверю вам на слово и пожелаю успехов, – сказал Даниель.
– Храни вас Бог, мистер Уотерхауз.
– И вас, мистер Роот. Однако скажу вам… и вам, мистер Локк… Идя сюда, я видел в костре карту, только что из этого дома. Карта была пустая, ибо изображала океан – скорее всего, ту часть, где люди ещё не бывали. На пергаменте были проведены несколько параллелей, и несколько островов изображены с большой уверенностью, а там, где картограф не смог сдержать воображение, он изобразил фантастических чудищ. Эта карта для меня алхимия. Хорошо, что она сгорела, и правильно, что она сгорела сейчас, в канун Революции, которую я осмелюсь назвать делом своей жизни. Через несколько лет мистер Гук сделает настоящий хронометр, завершив труд, начатый тридцать лет назад Гюйгенсом, и тогда Королевское общество составит карты, на которых будут не только широты, но и долготы, дающие сетку, которую мы называем декартовой, хотя не он её изобрёл, и если там есть острова, мы нанесём их правильно. Если нет, мы не будем рисовать ни их, ни драконов, ни морских чудищ. Это будет конец алхимии.
– Устремление достойное, и Бог вам в помощь, – сказал Роот. – Но не забывайте про полюса.
– Какие полюса?
– Северный и Южный, в которых сойдутся ваши меридианы – уже не отдельные и параллельные, но слитые воедино.
– Это лишь геометрическая абстракция.
– Когда вы строите всю науку на геометрии, мистер Уотерхауз, абстракции становятся реальностью.
Даниель вздохнул.
– Что ж, возможно, мы в конце концов вернёмся к алхимии, но покуда никто не может подобраться к полюсам – разве что вы летаете туда на помеле, мистер Роот, – я буду верить геометрии, а не тем сказочкам, которые мистер Бойль и сэр Элиас разбирают внизу. На мой краткий век хватит и того. А сейчас мне некогда.
– Остались ещё дела?
– Хочу как следует проститься с моим старинным другом Джеффрисом.
– Графу Апнорскому он тоже старинный друг, – чуть рассеянно заметил Енох Роот.
– Знаю, ибо они взаимно покрывали друг другу убийства.
– Несколько часов назад Апнор послал Джеффрису ящик.
– Бьюсь об заклад, что не домой.
– Шкиперу на стоящий в гавани корабль.
– Что за корабль?
– Не знаю.
– Тогда как звать посыльного?
Енох Роот перегнулся через перила и поглядел на лестницу.
– Тоже не знаю. – Он переложил кружку в левую руку, а правой указал на молодого слугу, который только что вышел из двери с очередной охапкою книг. – Но это был он.
«Заяц», сверкая огнями, качался на якорях напротив Уоппинга – района, примостившегося в излучине Темзы сразу за Тауэром. Если Джеффрис уже поднялся на борт, то поделать ничего было бы нельзя, разве что нанять пиратов, чтобы те нагнали его в открытом море. Однако лодочники в один голос уверяли, что никаких пассажиров на корабль не доставляли. Очевидно, Джеффрис чего-то ждал и наверняка неподалёку, чтобы в случае чего быстро добраться до «Зайца». А будучи пьяницей, он должен был выбрать место, где можно выпить. Это сужало круг до полудюжины таверн между Тауэром и Шедвеллом, расположенных вблизи пристаней – врат из мира сухого во влажный. Светало, обычные питейные заведения должны были бы закрыться часов шесть назад. Однако таверны у Темзы обслуживали сомнительную публику в сомнительные часы; время здесь определяли по приливам, а не по солнцу. А ночка выдалась бурная – одна из самых бурных в истории Англии. Ни один вменяемый кабатчик не запрёт сейчас двери.
– Теперь давайте скоренько, ваш-благородь, – сказал Боб Шафто, выбираясь на пристань короля Генриха из лодки, которую они наняли у Чаринг-Кросс. – Может, это и самая длинная ночь в году, но и она когда-нибудь кончится, а я надеюсь, что моя Абигайль ждёт меня в замке Апнор.
Не самое вежливое обращение со старым, усталым и больным натурфилософом, однако лучше, чем первая настороженная холодность в Тауэре и пришедший ей на смену покровительственный тон. Рукопожатие Джона Черчилля подняло Даниеля в глазах Боба – отсюда уважительное «ваш-благородь», – но не избавило того от утомительной привычки поминутно спрашивать: «Вы не устали?», «У вас ничего не болит?», пока, четверть часа назад, Даниель не предложил для экономии времени пройти на лодке под Лондонским мостом.