– У вас что, ремонт в доме? – спросил в недоумении Трисмегист, и дворецкий отвечал – с экстатическим отчаянием:
– У нас так всегда. Скромный образ жизни – высокий образ мыслей, это хозяин так говорит…
Иван возразил было, что это не скромный образ жизни, а хламной и безобразный, но вовремя прикусил язык – они пришли.
Андрей Иванович Остерман – русский Андрей получился у него из Генриха, или из французского Анри, – считался при дворе главным умницей. А дома – главным неряхой. Он сидел за столом в своем кабинете, точно так же, как недавно сидел у себя в подземной конторе Виконт. Но в Остермановом кабинете словно смерч пронесся – на столе возвышалась ваза с турбулентно разбросанными яблочными огрызками и очистками, свисавшими с вазы гроздьями и валявшимися по столу, словно жертвы тайфуна, по креслам разметались брошенные хаотически рубашки и кальсоны, по углам стояли вповалку тюки неизвестно с чем и лежали кошачьи заскребыши.
Андрей Иванович, как и Виконт, с увлечением листал книгу, и казался звездою, невесть как упавшей с небес в се замусоренное болото. Красивый господин с маленьким круглым носиком, с короткой верхней губой и каштановыми влажными глазами, граф Остерман носил моднейший белокурый парик, и с расшитым золотом парадным кафтаном не успел еще расстаться, видно, недавно прибыл с придворной службы.
– Иван – без – фамилии, – представил Трисмегиста церемонный дворецкий и тут же ретировался.
– Разве ты у нас – совсем без фамилии? – удивился Андрей Иванович и отодвинул свою книгу. – Ты же был демон библейский?
Он говорил по-русски – вкрадчиво, чисто, разве что с нежным пришепетыванием, словно заговор читал.
– Трисмегист – не демон библейский, высокая милость, – обиделся Иван. – Правда, и не фамилия. Означает – трижды благословенный.
– Тебя обманули, мой друг, – тонко улыбнулся господин Остерман, – Трисмегист отнюдь не значит «трижды благословенный», скорее – «трижды величайший», по-латыни же Mercurius ter Maximus, покровитель магов и проводник между мирами. И я верю, что ты, друг мой Иван, достоин своего имени вполне. Чем же ты изволишь меня порадовать?
– Все готово, ваша милость, осталось лишь врата открыть и запускать желающих, – важно отвечал ему польщенный Иван. – А в желающих недостатка не будет. Одна синеглазая госпожа обещала расстараться.
– Нати любит подобные вещи, – улыбка стала совсем змеиной. – Тайные часовни, черные богини… Я верю – и в тебя, и в нее – от прихожан не будет отбоя. У черной твоей матки бозки…
Нарядный господин поднялся из-за стола – зашуршали позументы и кружева, – подошел к темному, заставленному хламом комодику и снял с него серебряный ящичек с прорезью вверху, как для писем.
– Это дополнение к твоему аттракциону, – Андрей Иванович протянул ящик своему собеседнику, и Трисмегист обратил внимание, как красивы его руки – белые, с тонкими пальцами, как у девушки. – Матка бозка станет исполнять желания, а ты – станешь собирать желания в этот ларец. Научи прихожан, что следует писать свои мечты на листочек и опускать в сей ящичек. А потом, каждое утро, ты возьмешь привычку бывать у меня с этим ларцом и рассказывать, кто и о чем просил. Это должно быть забавно…
– Для чего вам? – воскликнул, не стерпев, Трисмегист.
– Увы, твой скромный наниматель не обладает ресурсами Тайной канцелярии и своего почтеннейшего тезки Ушакова… Мы не можем пытать людей. Но мы можем узнавать их настроения иначе. Иногда это полезно – на заре нового царствования, столь дорого нам стоившего.
Иван понадеялся, что понял его – Остерман говорил так, словно читал нараспев какую-то книгу. Иван следил, как красавец-граф, шелестя позументами, словно древо изобилия золотыми листами, возвращается за стол.
– Получи же свой гонорар, – Остерман извлек из ящика стола кошелек и положил поверх раскрытой книги. – А каждый твой утренний визит будет стоить один яхимсталер. Я думаю, это справедливая цена за украденный утренний сон…
– По рукам, ваша милость. – Иван пристроил ларчик под мышку и цапнул с книги кошель. – До скорого свидания.
– Надеюсь, до самого скорого, – красавец-граф запустил изящную ручку под кудрявый парик, почесался и внезапно, словно фокусник, вытянул из уха длинную, желтоватую корпиевую турунду. – Береги себя.
Эта внезапная турунда странным образом произвела на Трисмегиста ободряющее действие – словно у него неожиданно сошелся долгий и сложный пасьянс.
Иван Трисмегист
Иван поставил на аналой икону, окружил загадочно разновысокими свечными огарками, отошел, полюбовался – ну вот, красота. Публика будет в несомненном восторге. Жизнь научила Трисмегиста здоровому цинизму, в бога он, конечно же, веровал, но то, чем предстояло ему заниматься – считал представлением, в некотором роде театром. Попы вон тоже веруют, а деньги за свечки и за отпевание – дерут, а чем мы не рысаки?