– Мне не привыкать, – усмехнулся Яков.
– Иван, – представился монах и после паузы прибавил: – Трисмегист. Божий человек, как сам видишь.
– Яков Ван Геделе, – представился и Яков, – лекарь. А ты, выходит, русский? Или грек? Трисмегист…
– Русский, – лисьи щелки глаз зажглись лукавством.
– Я знаю по-русски, – похвастался Яков. – Мальчишкой в Москве живал, еще при царе Петре.
– Значит, при тебе не стоит нам с товарищем по-русски сговариваться, – подмигнул собеседнику весельчак Трисмегист и вдруг извлек из-за голенища плоскую фляжку, протянул Якову: – Отведай-ка, лекарь, русского гостинца. Зелено вино, полугарное!
Яков сделал глоток и вернул флягу хозяину.
– Скажи, Иван, а Трисмегист – не в обиду тебе, – уж больно чудное имя. Откуда оно такое?
– Ты же в Москве живал, – монах отхлебнул из фляги и протянул ее собеседнику – по-новой, – и о людях тамошних слыхал. Знаешь, вор на Москве есть знатный – Иван Каин? А я, наоборот, Иван – но Трисмегист. Внял?
– Уж понял, что ты не монах, – Яков обжег горло огненной водой, закашлялся. – Значит, это у тебя не фамилия, а вроде титула.
– Льстец! – монах встал со своего стула и от души хлопнул давящегося Якова по спине – кашель прекратился. – Нет у нас титлов, мы не баре.
– Кто ж тогда – неужто все-таки монахи? Один философ так и называл остроги – монастырями дьявола.
Трисмегист вдруг расхохотался так, что в горле забулькала водка:
– Тогда уж к твоим услугам – послушник Карманно-Тяжского мужского монастыря города Охотска, под патронатом архиерея Тихона Воровского, – он даже наклонил голову в шутовском поклоне. – А сам-то ты – кто, откуда? Если не тайна.
– Да уж точно не тайна, – улыбнулся Яков – улыбка у него выходила детская, совсем бесхитростная и какая-то ласковая. – Лекарь, в Лейдене отучился медицине, после странствовал четыре года с шевалье одним, да осиротел, хозяин мой помер. Вот, возвращаюсь в Москву, к дядюшке под крыло, как русские говорят – несолоно хлебавши. Дядька мой доктор в Москве известный, Клаус Бидлоу. Может, знаешь?
– Кто ж на Москве Быдлу не знает? Добрый человек, – колючие глаза Трисмегиста потеплели. – Нашего брата с дерьмом не мешает, различий не делает. Пулю из братишки моего как-то вырезал. Хороший у тебя дядька. А что за шевалье такой был, что с тобой по Европе шастал? Может, тоже знавал я его?
– Шевалье де Лион, – вздохнул опечаленно Яков, с некоторой, впрочем, наигранностью. – Тонкий был господин, шпион искусный, у трех орлов на жалованье. Сам понимаешь: тут и дамы, и гризетки, и балы у немецких князей – только успевай отряхиваться. Да только не уберег я его, свое неверное счастье.
– Как же так?
– Захотелось шевалье в коллекцию и четвертого орла, цесарского, и тут-то ему неведомый завистник тофанки и подсыпал. А я с противоядиями – ну, так себе… Да и нет противоядия пока что от аква тофаны. Вот я и осиротел – отправился мой шевалье в фамильный склеп, а я – к дядюшке, обратно, в Москву, в дерьме и позоре.
– Так ты, выходит, с алхимией накоротке? – оживился Трисмегист.
– Я лекарь, – отвечал Яков, как будто извиняясь, – От кашля могу микстуру состряпать, или от колик, или чтоб не спать всю ночь. Или – чтобы, наоборот, уснуть.
– Или микстурку, после которой человек как на духу все тебе выложит…
– Есть и такая, только для нее эфедра нужна, – легкомысленно отозвался Яков.
– Я тебя в Москве разыщу, – пообещал явно вдохновленный Трисмегист, – пошепчемся.
Они прикончили флягу с водкой. Фимка в своей одеяльной куколке вполне натурально посапывал – спал, не притворялся.
– И нам надо ложиться, – спохватился Яков, – завтра дорога.
– Может, еще по одной? – предложил искуситель-монах и потянулся к другому своему голенищу. – Завтра в карете выспишься. Вряд ли тати еще полезут – у них эстафета, весь тракт уж наслышан, как мы отбились.
– У них что, как у дипломатов – почта? – удивился Яков, принимая из рук второй уже шкалик.
– Вроде того. Не хотелось нам славы, да увы – нашла и за печкой, – без радости признал монах.
– Погоди, Иштван, если вы с приятелем – не монахи, для чего ж вам икона? Не заместо же доспеха, в самом деле?
Трисмегист Иштвана проглотил спокойно, а за икону, видать, обиделся.
– Думаешь, раз лихой человек, так сразу и нехристь? – Он задумался, почесал в голове, ероша тонкие белые волосы. – Это непростая икона, лекарь, она многое может. И ждут ее в Москве не дождутся. Слыхал, наверное, про черных богородиц, и про матку бозку Ченстоховску – что они умеют?