Рубаи

Так, например, вопросы о детерминизме и истоках царящего в мире зла, поставленные Омаром Хайямом в трактатах, вопросы, расшатывающие одну из главнейших догм ислама — монотеизм, в стихах Хайяма подчеркнуто заострены. Хайям-поэт вскрывает вопиющие логические противоречия в самом понятии «бог».

Бог — абсолютный разум и высшая справедливость? Почему же так неразумно устроен мир, так жесток с его постоянными бедами? Почему столь хрупко и непрочно самое совершенное из творений бога — человек, приговоренный со дня своего рождения к смерти? Гончар, разбивающий свои творения, — неискусный или безумный? — вот какое олицетворение находит Хайям богу:

Изваял эту чашу искусный резец
Не затем, чтоб разбил ее пьяный глупец.
Сколько светлых голов и прекрасных сердец
Между тем разбивает напрасно творец.

(Перевод Г. Плисецкого. Ср. № 443)

Поэт не находит оправдания этой бессмысленной жестокости:

Вразуми, всемогущее небо, невежд,
Где уток, где основа всех наших надежд?
Сколько пламенных душ без остатка сгорело!
Где же дым? Где же смысл? Оправдание — где ж?

(Перевод Г. Плисецкого)

Важнейшим принципом ислама является догмат о божественном предопределении. Если так, спрашивает поэт, то должен ли человек нести ответственность за свои поступки? Исходя из простой житейской логики, у бога нет права карать человека за прегрешения — кто как не бог и предопределил слабость и греховность человеческой натуры?

Глину мою замесил мой творец, что я поделать могу?
Пряжу он выпрял и ткань мою сшил, что я поделать могу?
Зло ли вершу я, творю ли добро — всё, что ни делаю я,
Всё за меня он давно предрешил, — что я поделать могу?

(Перевод А. Старостина. Ср. № 298)

И кто, спрашивает Хайям, как не бог окружил человека со всех сторон ловушками соблазнов? Следовательно, бог и есть коварный искуситель и первопричина грехопадений. С него и должен быть спрос:

Мир — свирепый ловец — к западне и приманке прибег,
Дичь поймал в западню и ее «человеком» нарек.
В жизни зло и добро от него одного происходят.
Почему же зовется причиною зла человек?

(Перевод В. Державина. Ср. № 143)

«Всеблагой и всемилостивый» — главные эпитеты бога в исламе. Но если одно из основных свойств бога — милосердие, — задает вопрос поэт, — то как же он сможет проявить свое милосердие, если в мире не будет грешников? Если ты всеблаг и всемилостив, творец, то и прости нас, погрешивших против тебя:

О боже! Милосердьем ты велик!
За что ж из рая изгнан бунтовщик?
Нет милости — прощать рабов покорных, —
Прости меня, чей бунтом полон крик!

(Перевод В. Державина. Ср. № 464)

Хайям высмеивает самую идею высшей справедливости творца. Где она, справедливость? Достаточно оглядеться кругом, чтобы понять: мир устроен как раз наоборот: дураки и подлецы ни за что получают в дар от неба роскошные дворцы, а достойный идет в кабалу из-за куска хлеба. Если это называется справедливостью, то «Мне плевать на твою справедливость, творец!» — так энергично кончает Омар Хайям одно из своих рубаи.

Богоборческие идеи в четверостишиях Хайяма выражены чрезвычайно смело. Строки стихов — прямой суд над творцом, на нем одном вся вина за вопиющее несовершенство мира:

Свода небесного вращатель — господь,
Жизни и смерти податель — господь.
Плох я… Но ведь мой обладатель господь!..
Я, что ли, грешен? Мой создатель — господь!

(Перевод С. Кашеварова. Ср. № 665)

Остро, гротескно высмеивает поэт бессмысленность мусульманской обрядности — если бог вездесущ и всеведущ, надо ли надоедать ему без конца молитвами? Реалии религиозного культа, впрочем, могут и сослужить свою полезную службу мусульманину: чалма и четки пригодятся, чтобы заложить их в кабаке за чашу вина, как сказано в одном из рубаи; в мечеть же можно изредка заглянуть, признается поэт в другом стихотворении, хотя бы для того, чтобы стащить новый молитвенный коврик. И вот — рубаи, где соседствуют Коран и винная чаша; и как же рьяно, не отрываясь, читают мусульмане — нет, не стихи Корана! — стих, опоясывающий чашу: