— Я полагал, вы в гостях у турульской короны, ваше высочество. Так не было нужды обыскивать меня на входе!
Генрих позволил себе улыбнуться и ответил:
— Не стоит беспокоиться, граф. Вас обыскивали потомки славных авьенских кровей, и ваша честь не пострадала. Вы желаете сказать мне что-то еще?
Медши озлобленно глянул на невозмутимого Андраша.
— Этот разговор не для посторонних ушей.
— Пустое! Андраш — мой поверенный. К тому же, из Агары. Кстати, благодарю агарских виноделов, эти напитки божественны. Но говорите скорее, граф. Я утомлен и желал бы проветрить голову.
— Я только хотел напомнить, ваше высочество, — процедил Медши, — о том, что мы обсуждали ранее, еще по моему приезду в Авьен.
— Я помню, — холодно ответил Генрих и принял из рук Андраша прогулочный сюртук. — Но вам не кажется, граф, что ситуация переменилась?
— Турула не желает терять вверенные ей земли Далмийской и Боннийской корон!
— А Авьен не желает терять корону Турулы.
— Мы предлагали вам Турульские земли!
— А я взял все земли Империи, — в тон ответил Генрих, выправив плечи, и позволяя Андрашу застегнуть латунные пуговицы. — Торговля в условиях эпидемии беспочвенна и опасна, граф. Взвесьте все. Подумайте. В конце концов, вы можете не быть авьенцем, а турульцем, долмийцем или равийцем по национальности. Но все мы — граждане Священной Империи. Единство — вот наша сила. Так победим.
Кивнув остолбеневшему турульцу, Генрих вышел через боковой холл и в сопровождении Андраша спустился в сад.
Вечерняя свежесть охладила пылающую голову, вдохнула в грудь легкость, изгладила из мыслей все страхи. Именно теперь, решившись на столь отчаянный шаг, Генрих почувствовал себя совершенно свободным — от прошлого, от лживых обещаний, от шантажистов и заговорщиков. Он знал: лишиться земель и поддержки Авьена для Турулы — самоубийство, и это знание придавало невиданной прежде уверенности.
— А завтра, Андраш, — говорил Генрих, шагая по аллеям и с радостью ощущая поддержку верного адъютанта, — мы отправимся в Агар. Я давно хотел навестить твою семью, и моя признательность за верную службу, возможно, будет своевременной для твоей матушки.
— Благодарю вас, ваше высочество, — ответно улыбался Андраш. — Надеюсь, матушка в добром здравии. Я много рассказывал о вас в письмах — и только хорошее! Матушка будет счастлива воочию увидеть Спасителя! Благословите ее?
— Всенепременно, — легко отозвался Генрих и сощурился на свет фонарей.
Скоро возле них будут кружить мотыльки: глупые, всегда обжигали крылья и падали в холодную тьму, в которую едва не сорвался сам Генрих. Вот только бы понять, как использовать эликсир, который подарит каждому выздоровление.
Задумавшись, рассеянно смахнул с плеча упавший прошлогодний листок.
В фонарном свете блеснул над изгородью серебряный пятак.
Блеснул — и вспыхнул молнией.
Генрих успел только инстинктивно отклониться вправо, и будто в замедленном зоотропе увидел, как бросается ему наперерез Андраш — и с грохотом серебро входит ему в мундир. И рвется ткань, выталкивая сквозь круглую прореху что-то текучее, густое, темное…
Генрих с размаху опустился на колени, схватив горячими ладонями белеющее лицо адъютанта, и слышал только, как дыхание рвано выходит у него из горла, и не понимал, что за спиной грохочут выстрелы и гравий измалывают чужие сапоги — это на помощь бежали гвардейцы, и кто-то надсадно кричал в пустоту:
— Покушение! На его высочество покушение!
Будайский Парламент. Затем госпиталь.
Генрих так и не запомнил момента, когда полыхнул пламенем.
Очнулся лишь от саднящей боли и гула огня, валом катящегося по аллее. Самшитовая изгородь за миг превратилась в пепел. Падуб обуглился. Песок стал стеклом. Огонь оплавил подошвы сапог гвардейцев и опалил волосы Андраша.
Но Андраш все еще дышал. И все еще был в сознании.
Генриху было странно, что сперва поднимали его самого, а только потом — раненого адъютанта. И он требовал, чтобы Андраша доставили в госпиталь — скорее! Птицей! Должен жить!
Сам прятал от медиков обожженные руки — не до того.
— Узнать, кто стрелял, — чеканил Генрих, возвращаясь в реальность рывками, через обложившую голову мигрень.
— Должно быть, националисты, ваше высочество, — белея, отвечал граф Медши.
— Как допустили?!
Его колотило крупной дрожью. Боль стала ощутимой, волдыри вздувались и лопались, ногти превратились в черные угольки.
Генрих перехватил взгляд Медши — в глазах графа стоял ужас пополам с отвращением, — и быстро спрятал руки за спину.