— Я не боюсь, — ответил Генрих и подошел к кровати.
Сердце заныло, когда он коснулся костлявого плеча. Натаниэль оскалил окровавленные зубы и прохрипел:
— Ты безрассуден. Я по-прежнему заразен, Харри…
— А я по-прежнему полыхаю огнем. Но ты никогда не боялся пожать мою руку.
Будто ожидая этих слов, Натаниэль ухватился за протянутую ладонь. Лицо его просветлело.
— Тебе… не идут усы, — сказал он.
Это заявление было столь неуместно, что Генрих рассмеялся.
— Я путешествую инкогнито сегодня, — сказал он. — Есть некоторые дела, которые нужно завершить до Пасхи.
— А! — ответил Натаниэль. — Который теперь месяц?
— Апрель.
— Мы будто поменялись местами, — ютландец обтер ладонью взмокший лоб. — Но ты выжил, Харри… а я… я умираю…
Он вновь закашлялся, согнувшись пополам и сплевывая сгустки прямо на пол.
Генрих сел рядом, обхватив Натаниэля за плечи и ждал, пока приступ не закончится.
— Ты не умрешь. Я не позволю. Ты получил послание?
— Да, — с нижней губы ютландца протянулась розовая ниточка слюны. — Но только поздно, Харри… я не смогу…
— Задумал сдаться? — Генрих отстранился. Грудь жгло огнем. Ладони покалывало, и в горле стоял горький комок. — Не ты ли говорил мне, Натан, что сдаваться нельзя? Не ты ли верил в наше дело, в меня, когда я сам ни во что не верил?! Разве не ты оказался почти у цели?!
— Почти… — эхом отозвался Натаниэль и поднял на Генриха несчастные глаза. — Но я почти не встаю с постели… ты видишь, Харри? — он отбросил одеяло, и Генрих заледенел, увидев, каким стал теперь его друг. — Я больше не ученый и даже почти не человек. Живой мертвец… который только ждет своего часа…
— Что надо сделать? — прошептал Генрих.
Воздух выходил из его рта с тонким свистом и болью, будто в легких пробило дыру. Натаниэль глядел непониманием, и Генрих повторил:
— Что нужно сделать, чтобы получить эликсир? Если ты не можешь, я сделаю это сам.
Губы ютландца раздвинулись и задрожали. Он сглотнул, дрогнув худым горлом, и хрипло переспросил:
— Ты сделаешь…?
— Я присутствовал при этом и раньше, — небрежно и быстро проговорил Генрих, словно опасаясь, что вся решительность испарится, как испаряется вода в тигле. Воспоминания некстати обожгли, сбили дыхание, но он продолжил: — В моих жилах течет огонь, а нем — основа для ламмервайна. Скажи мне, Натан. Прошу! Есть время до Пасхи, расскажи мне, и я сделаю это за тебя… для тебя!
Говоря, он наклонился к Натаниэлю, ощущая запах его пота, его болезни, крови. Но отвращения не было. Страха не было. Он слишком долго желал этого, чтобы отступить в последний момент. И слишком хотел этого, чтобы сдаться.
Натаниэль вздохнул. Но вслед за вздохом его взгляд потеплел, и он ответил:
— Хорошо. Внизу, в лаборатории… есть мои записи… но прежде слушай…
Вайсескройц. Винные погреба.
Внизу было прохладно и сыро.
Спустившись, Генрих запалил фитиль — обыкновенной спичкой.
Густые тени заворочались по углам, скользнули к ногам Генриха, стылыми ладонями легли ему на плечи.
Он дернул плечом и шагнул вперед, поставив лампу на стол.
Печь-атонар уродливо сгорбилась в углу — пустая и мертвая, отпылавшая свое. Генрих никогда не зажигал ее сам, но видел, как зажигают другие, и аккуратно, по наставлению Натаниэля, уложил в жерле дрова, щедро облив их растительным маслом.
«Зажги ее живым огнем, — сказал Натаниэль. — От этого быстрее родятся саламандры, и жар станет ярким, красным, живородящим».
Генрих медленно стянул перчатку.
Кожа зарубцевалась, покрыв кисть руки отвратительной белой сеткой и бугристыми шрамами. Генриху казалось, что он видит крохотные искры, снующие под кожей — но это был обман. У него человеческие, просто изуродованные огнем руки. Он ест человеческую пищу и как все люди истекает кровью. Он — человек! Разве можно думать иначе?
Задержав дыхание, Генрих положил пальцы на древесину. Горячий зуд прокатился по жилам, заставив самого Генриха задрожать от боли, а потом ладонь вспыхнула пламенем — и пламя перекинулось на дрова.
Генрих отпрянул, выпрямляясь во весь рост и усмиряя колотящееся сердце.
Что, если кто-то увидит его здесь? Кто-то, неодобрительно качающий головой и наблюдающий из самого темного угла. Кто-то, состоящий весь из теней и пламени. Дьявол с лицом Дьюлы.
Но сколько ни оборачивайся — никого. Это просто игра теней и воображения. Просто призраки прошлого, скалящиеся из-за спины и нашептывающие страшное. Лучше не прислушиваться к ним.