Окна лопнули под напором ревущего пламени, охватившего замок.
Конь под Генрихом запрокинул морду, испустив надрывное ржание, попятился назад — в грудь полетели осколки.
Генрих закрылся рукавом.
Веки обожгло вспышкой, а голову — пониманием.
Томаш…
Сердце стало угольком.
Не сразу заметил, что над ухом по-прежнему гудит капрал, умоляя уходить, пока не поздно. Обтерев рукавом слезящиеся глаза, Генрих проговорил глухо:
— Скачи назад! Зови пожарных! Живей!
Конь под ним кружился, отступал, растерянно переставляя копыта. Древний страх перед огнем — перед смертью! — толкал его назад, быстрей, куда угодно, лишь бы подальше от бушующей стихии.
За дымкой, затянувшей горизонт, виднелись бестолково мечущиеся силуэты бунтовщиков.
Авьенский лес.
К вечеру разыгрался ветер. Словно насмехаясь над усилиями пожарных, огонь воспламенился в западном уголке Авьенского заказника. Подлесок вмиг нарядился в огненные рясы, сухие иголки треснули и затлели, перекидывая искры на папоротники и багульник, превращая в золу напочвенный покров.
С гулом, с треском полыхающих сосен, с дымными клубами, нависшими над лесом, пожар двигался к столице.
Бунтовщики, вмиг растеряв былой запал, бросали топоры и ружья. Спасались от пламени — кто целый, кто в ожогах, но все одинаково поддавшиеся панике, — и сразу в руки полиции. Под арест взяли порядка ста пятнадцати человек. Еще тридцать — считая камеристок, слуг и личного камердинера его высочества, — погибли кто от рук бунтовщиков, кто в пожаре.
Генрих сидел окаменевший.
Тела грузили в гробы.
В одном — лаковом, заказанном у лучшего гробовщика, — под авьенским флагом лежал Томаш.
— От удара по голове он потерял сознание, и потому не смог выбраться из огня, — сказал медик.
Генрих молчал, уставив в пустоту оловянный взгляд.
Верный, терпеливый, любящий кронпринца как собственного сына, никогда не бранящий и не перечащий ему, поддерживающий, когда плохо, никогда не жалующийся на ожоги…
…вот он — еще молодцеватый, с густыми темными бакенбардами, — сажает Генриха на деревянную лошадку, и Генрих восторженно машет выструганной сабелькой, еще не зная, что вскоре его жизнь изменится навсегда…
…вот Генрих мечется в бреду, роняя на простыню горячие искры, и Томаш обтирает его влажным полотенцем и подносит горячий настой, его глаза взволнованны и влажны…
…вот собирает Генриха на первый в его жизни парад. «Нет, нет, ваше высочество, — ласково говорит он, — поберегите ручки, а я уж сам». И поправляет кронпринцу парадную фуражку…
…вот прячет первые статьи Генриха под сюртуком и передает их редактору, а после аккуратно переписывает надиктованные Генрихом описания бабочек и мотыльков…
«Я долгие годы служил вам, ваше высочество. За что же меня отстранять?».
— Думал, он переживет меня, — сказал Генрих, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Простите, ваше высочество?
— Я говорю: пусть похоронят с почестями. Над гробом трижды дать залп. Семье пожизненное содержание.
Руки Генриха дрожали, подписывая указ — очередная сделка с совестью. И радость от открытия ламмервайна тускнеет: не воскресит из мертвых.
Меж тем, над лесом множились раскаленные вихри.
Подгоняемые огнем, к окраине Авьена выскакивали косули и лисы. Метались, затравленные, по каменным улицам, напарываясь грудью на пули патрульного. Птицы снимались с гнезд. Вслед им катился гудящий вал, куда ни посмотри — огненная стена. И брызги пламени перекидываются все неуемнее, быстрее, ближе.
— Согрешили мы! — сипел перед остатками паствы епископ Дьюла, перекрывая рыдания и вздохи. — Навлекли на себя грев Божий! Вот! Грядет его наказание! И кто устоит?!
Люди, захлебываясь рыданиями, падали на землю, бились лбом о брусчатку и выли, перекрывая вой надвигающейся смерти.
— Уберите их! — сквозь зубы, хмурясь от мигрени, небрежно бросил Генрих шеф-инспектору полиции. — Его преосвященство задержать до выяснения.
Тот выпучил глаза, но, не переспрашивая, отправился выполнять приказ.
Генрих прогарцевал на коне к окраинным баракам. Здесь тоже стоял плач и вой: перепуганные люди молились, взывали к Всевышнему, при виде Генриха протягивали сухие руки, прося:
— Спаситель! Не дай погибнуть! Просим!
Ревели чумазые дети.
Генрих кусал губы, выслушивая доклад начальника пожарной службы.
— Воды не достаточно. Людей не хватает.
— Сколько людей еще надо? — отрывисто спрашивал Генрих.