— Не слушайте! — высокая фигура епископа шагнула из дыма навстречу. За его спиной пламенел адский закат. — Он не Спаситель. То дьявол в человеческом обличии! — он вытянул перст, кроваво сверкнувший рубином, и люди, как по указке, повернули головы. Повернулась и Марго, лишь краем глаза уловив движение в тенях. — Божьем соизволением я лишаю его регентского звания! И приговариваю к смерти!
Очнулись и завозились бунтовщики.
Под кронами тополей почудилось движение — видела одна Марго, — и силуэт, затянутый в полицейский мундир — Вебер! — вскинул руку с револьвером.
Марго пронзило как молнией. Бросившись через толпу, еще не понимая, что все еще держит наставленный вперед револьвер, она вскрикнула:
— Генрих..!
Он обернулся на звук: янтарно пламенеющие глаза на осунувшемся лице. Сдвинул к переносице брови — такой мальчишеский, такой уязвимый жест.
Вебер выступил из тени.
Тогда Марго нажала на спусковой крючок.
Оглушающе до звона в ушах, до боли в плече громыхнул выстрел. И установилась такая тишина — ватная, давящая тишина, — что Марго не слышала более ни криков, ни грохота орудий.
А только видела, как из круглой дырочки в черепе Вебера потекла темная струйка.
В совершенной тишине он рухнул навзничь. И более не встал.
Площадь перед Ротбургом.
Солнце медленно снижалось за шпиль кафедрального собора. Косые лучи вызолотили крыши и отвесно падали между домами, точно в ущелье, где на дне — на мостовой, бугрящейся вывороченными камнями и трупами, черной от крови, наполненной возбуждающе-сладким запахом смерти, — среди всех горожан, ремесленников, фабрикантов, зеленщиков, студентов, солдат, бунтовщиков, — облитая золотом, сияла Маргарита. В ее руках был огонь, упрятанный в железо и порох, но Генрих хорошо чувствовал его: трепещущий, голодный, поджидающий на том конце округло открытого рта в центре револьверного дула. В нем была причудливая красота, всегда привлекавшая Генриха. И этой красотой — прозрачной, дивной, сияющей изнутри, будто из леденцового нутра, — теперь была полна Маргарита.
Наверное, Генрих предвидел ее возвращение, когда выходил на площадь без оружия, с одним лишь огнем в руках. И, узнав ее, не удивился — он вообще не имел сил удивляться, огонь выедал его изнутри, и оттого движения Генриха стали механическими и натужными, словно шел он, преодолевая толщу воды. Но надо было исполнить последнюю волю — все, чему Генриха учил Гюнтер, о чем толковал отец-император и что он узнал из покаяния Александра Зорева, — все вспыхнуло в нем пониманием и решимостью.
Его внимание отвлекло движение в стороне: то заворочался паучий клубок бунтовщиков. Из гущи одинаково-черных шинелей взметнулась растрепанная голова, и вместе с вскинутым револьвером визгливо прозвучало:
— Смерть Эттингенам! Да здравствует новый…
Ни договорить, ни выстрелить мятежник не успел.
Пули вошли в его тело сразу с двух сторон: и справа стреляла Маргарита, а слева — герр Шульц. И Генрих содрогнулся от этого двойного раската, будто на миг вернулся в далекое детство, под грозовое небо, перевитое венами молний.
Бунтовщик вскинул худые руки. Острый подбородок дернулся, рот приоткрылся, и оттуда потоком хлынула кровь — а может vivum fluidum, выпущенный на свободу епископом Дьюлой и толкающий людей на страшные поступки. И Генриху стало не по себе оттого, что его семья допустила такое, не разглядела предательства под самым своим носом, доверилась заговорщикам и вот — огонь эпидемии и революции охватил империю. Была в том вина самого Генриха. Но прекрасная Маргарита — смелая, хищная Маргарита с револьвером в руках, — слабо улыбалась ему, будто прощала за все ошибки.
И это встряхнуло Генриха.
Он быстро окинул взглядом площадь.
Лишившись предводителя, ряды бунтовщиков быстро редели. Люди обращались в бегство, бросали ружья и топоры. Кто-то падал на колени, вздымая руки над головой и смиренно поджидая полицию. Ветер кубарем гнал по мостовой самодельные знамена, и Генрих оттер рукавом лоб и подметил, как принялась тлеть ткань. Он стряхнул искры с рукава и заговорил:
— Послушайте умом и сердцем! Я вместе с вами всей душою скорбел и скорблю о тех бедствиях, которые ниспосланы Авьену! Болезни! Пожары! Восстания! Но вот! — он поднял ладонь, с которой сочилось и, падая, шипело на камнях, пламя. — Вот Спасение ваше! Я дарую вам эликсир жизни! Примите его каждый — и не будет ни болезни, ни смерти, ни стонов, ни нужды, ни горечи! Авьен выйдет обновленным из постигшего его испытания! И все установится, как было встарь! Единение между небом и землей! Которое однажды нарушили… они.