— Скажи, кто передал тебе бумаги, — ответила она.
— Они мои, — упрямо буркнул Родион и прошептал совсем тихо, под нос: — Я не имею права…
— Кого бы ты ни покрывал, — жестко заметила Марго, — это бесчестный человек. Он подставил…
Мальчишка вдруг поднял лицо. Взгляд, всегда мягкий, задумчивый и будто бы погруженный внутрь, заострился и оледенел.
— Не смей! Ты не понимаешь, Рита!
Выпалил и осекся, нахохлился. Подпалины на рубашке выступили отчетливо и ярко — так бывало, когда Фрида, совсем юная и только поступившая в услужение, забывала вовремя убрать с сорочки нагретый утюг.
Марго не успела спросить: время вышло, и ее — взволнованную и злую, — повели назад.
— Он знает, Отто! — цедила она между глотками воды, обеими руками сжимая стакан, и нервно оглядывая кабинет инспектора Вебера, точно выискивала следы пребывания здесь настоящего злоумышленника. — Но боится сказать. А, может, ему окончательно задурили голову.
— Вы были на аудиенции у его высочества, Маргарита, — совершенно неуместно не то спросил, не то заметил Вебер.
— Вы в курсе?
Инспектор подкрутил ус, усмехнулся.
— Мне доложили сегодня утром.
Марго отставила стакан.
— Вы следили за мной, Отто?
— Не за вами.
Она сперва нахмурилась, потом вспомнила:
«Дворец напичкан шпионами. Подсматривают. Вынюхивают. А теперь проникли в мой собственный кабинет!»
— Я видела кронпринца здесь, — проговорила она, давя в груди закипающее волнение. — Той ночью, когда арестовали Родиона. Ведь он тоже был в борделе на Шмерценгассе, так? Скажите мне, Отто!
— Тише! — инспектор сдвинул брови и быстро глянул на запертую дверь, на зарешеченные окна, потом придвинулся к Марго и заговорил, понизив голос и тщательно подбирая слова: — Вы поступили опрометчиво, Маргарита. Похоже, хваленая выдержка оставила вас, раз вы решили в обход меня и моего начальства просить о помощи у августейших особ.
Марго вскочила, порываясь ответить, но жесткая рука инспектора вернула ее на стул.
— Сидите! — нотки, не терпящие возражений, показались ей знакомым — так говорил покойный муж, и Марго привычно застыла, переплетя пальцы и в тревоге глядя в свинцово-серые глаза полицейского. — Пока я мало могу сделать для вас, но перевести вашего брата в более щадящие условия я в состоянии. Был, — поправился Вебер, от этого короткого слова в груди похолодело и сжалось. — Но после вашего прошения, — инспектор скривился, точно высказанное слово причинило ему боль, — к герру Зореву присмотрятся особенно тщательно. Уже спрашивали стенографию его допроса…
— Боже! — простонала Марго.
— Именно, — быстро ответил Вебер. — А скоро начнут копать и под вас, не сомневайтесь. К тому же, вы сами проболтались перед его высочеством о своей связи с полицией.
— Его высочество принял меня за шпика!
— И не без основания. Он находится под наблюдением двадцать четыре часа в сутки.
— И вы знали, что кронпринц был на Шмерценгассе? — выпалила Марго, стискивая резную спинку.
— Кронпринц Эттингенский почетный гость этого заведения.
Марго застонала, прикрыв дрожащими пальцами глаза.
Конечно, он лгал. Все, что было сказано в том жарко натопленном кабинете, было ложью.
— Я не могу поверить, Отто… Наследник империи не может…
— Уж поверьте, — отрезал Вебер. — Ради будущей жертвы можно простить некоторые слабости, поэтому сейчас Спасителю позволено все.
— Даже ломать чужие жизни?
Марго била дрожь. Она глядела на инспектора, но видела не его — только лицо Авьенского наследника, иконописное, выложенное мозаикой, в ладонях — огонь, вместо глаз — два пустых янтаря.
Орудие Господа, в которое вдохнули силу, но забыли вложить душу.
Спаситель, который не пожелал спасти.
— Вы слушаете?
Марго встрепенулась, мозаика рассыпалась на искры, и перед ней снова очутилось сосредоточенное и вспотевшее лицо инспектора.
— Я говорил, что попробую поправить ту плачевную ситуацию, в которой вы оказались по милости вашего брата и вашей собственной неосмотрительности, — повторил Вебер. — Но… в ответ на небольшую услугу.
Она сглотнула, побелела лицом. Где-то на краю сознания гнусно захихикал покойный барон.
Бесчестье или смерть?
Если смерть грозит Родиону, то бесчестье Марго переживет, ее жизнь и так стоит меньше булавки.
— Вы так побледнели! — услышала она голос Вебера. — Позвольте, я не собираюсь предлагать ничего предосудительного и, тем более, противозаконного. Вот, — он выложил на стол два картонных, пестро расписанных прямоугольника, — я, без вашего позволения, рискнул приобрести пару билетов на открытие театрального сезона. Вы не откажете в удовольствии сопроводить меня в ложу?