Вернемся в Луганск. Наш завод — классический пример того, что может дать специализация. Открытия тут нет, во всем мире производительная сила труда на таких заводах вдвое и втрое выше, чем на универсальных, — об этом пишут все учебники. Но разве не «проходили» их в других городах? Сегодня, ввиду полной ясности, найдутся, пожалуй, охотники сказать, что и с сырьем Луганску повезло. Оно местное, перебоев в снабжении нет, а есть постоянство исходных, а значит, и однородность продукции, о чем тоже пишут учебники. Так ведь надо было этого добиться!
Бог мой, сколько было шуму, когда в самом начале вдруг выяснилось, что панели не морозостойки! Сколько было доброхотов: бросьте возиться с известью, дадим вам цемент, только освойте — быстрей, скорей! Завод устоял. Одно время, как говорят здесь, была линия, перевести их на тяжелый бетон, в легкий мало кто верил. Потом была линия делать опытные дома из ячеистого, потом боялись брать эти панели на стройки химии… Завод устоял и теперь пожинает плоды.
Это заслуга (былая) инженеров, рабочих, экономистов завода, ученых, которые пришли к ним на помощь, партийных и советских работников области. Это заслуга первого директора Юрия Михайловича Чумакова, который заведует сейчас строительным отделом Луганского обкома партии. Сменились за это время многие директора, но что было при них, то не прошло без следа, а чему быть, то закладывается сегодня, и нужно помнить добро, иначе как отличишь его от зла.
Мне нужно отметить в этой статье заслугу А. Дыкина, бывшего заместителя бывшего председателя бывшего совнархоза. Это он в самые трудные годы становления курировал наш завод.
— Глубокоуважаемый Алексей Иванович! — обращаюсь я в связи с этим к товарищу Дыкину. — А вы ведь удивительно точно угадали путь луганского завода. Поддержали толковых людей. Знали, кому можно верить. Умели самое трудное: признавать чужую правоту. И на заводе о вас говорят хорошо, вот и мне не забыли сказать, приезжему журналисту. Вы уж уехали давно, а память о сделанном вами живет.
НАДО ПОМНИТЬ о родословной. Слишком многое зависит от людей. Соображения конъюнктурные и ведомственные никак не возведешь в ранг объективных причин. Они субъективны. Автор отдает себе отчет в том, что одно дело — «субъективное» слесаря, другое — «субъективное» директора, третье — «субъективное» министра. Но, как ни крути, а техническую политику заводов определяли в нашем случае люди.
И вот одни из них при любом чине были рабами обстоятельств, другие — творцами обстоятельств. Одни берегли будущее, другим думать о будущем было недосуг. Одни были расчетливы в высоком, инженерном смысле этого слова, другие тоже были расчетливы — в самом низком, житейском смысле: умели вовремя поддакнуть, опасались вовремя возразить… Нельзя, чтобы различие меж ними стерлось.
Равнодушие в оценках есть величайшая несправедливость. Вот еще один факт, последний — тоже для сравнения и размышления. В итоговой сводке 1968 года есть графа: «Выполнение плана по валу». В цифрах реально произведенного разница между десятью заводами огромна, в этой графе — ничтожна. Мало того. Ступинский завод, который сделал больше всех (270 тысяч кубометров), выполнил план на 102 процента. Ижевский, который сделал меньше всех (126 тысяч), выполнил план на 106 процентов. Похожи они, по выражению одного хорошего писателя, как колесо на уксус, а мы их привечаем одинаково. Глядишь еще, тот, кто меньше сделал, скорее доложит о выполнении обязательств, поскольку берутся они, как и план, «от достигнутого».
Чего и чего не придет в голову, глядя на это!
Обезличка — она только с виду нейтральна. Будто все перед нею равны, будто все безразличны ей: «Добру и злу внимая равнодушно…» На самом деле, в проигрыше от нее всегда порядочные люди, на самом деле, она ведет счет в пользу дурных решений, в пользу плохих работников, в пользу всяческой скверны на земле.
У каждого человека должна быть уверенность, что добро, сделанное им, не будет забыто. И зло — тоже. Это не только им нужно, отдельным людям, это нужно нам всем вместе, обществу. Я еще помню споры о кибернетике — «наша» она наука или «не наша», о генетике — «советская» она или «не советская». Те споры, слава богу, отошли. Но вот о доме, обыкновенном жилом доме, я точно знаю, что он может быть «наш» и «не наш». Если стены похожи на грязный халат мясника, если ветер дует в щели, то он антисоветский, ибо «выступает» против того, за что борется Советская власть. И я хочу, чтобы на доме, в котором я живу, висела табличка с именами строителей. Если хорош мой дом, я буду благодарен им. А если плох, пусть будет им стыдно и через десять, и через двадцать лет. Плохая работа — это не просто плохая работа. Разговор идет о нравственном облике поколения.