— Ну, тогда вот что... — Гитлер уперся костяшками пальцев об стол и завис над ним, — удар нами намечен на ноль тридцать, я его переношу. Господин адмирал, сколько нужно времени на все дешифровки, чтоб этот подарочек — директива дошел бы до последнего их комвзвода?
Тут встрял Шеленберг:
— Два часа мой фюрер, я уже тормознул мои диверсионные группы по обрыву связи, жду вашего решения.
— Верно! Связь оборвать только после того, как последний комвзвода ознакомится с этим нам — подарочком, себе — приговором. Итак, операцию «Барбаросса» начинаем в три часа пятнадцать минут!
— Экселенц, Эрик, почему не слышно ответного огня?
— А его не будет, господин Ртищев, не будет, пока действует эта блеск-директива, а наши диверсанты справляются с обрывом связи.
— Какая директива? — недоуменно спросил Ртищев. Когда же он услышал — «какая», уже не недоумение выражало его лицо, а нечто большее, а сказал он только два слова:
— Эх, ты!..
— Только что сообщили, мои танкисты переправились через Неман в районе Алитуса. Мандражировал, ожидая сводок, как курсант на экзамене, думал, потери будут жуткие, а жуткими оказались приобретения. Одних 34-рок и KB — 150 голов. Да они моей и Гудериана танковых групп вместе взятых стоят! Сначала между экипажами драки были — кому занимать, а теперь не хватает экипажей, запрашиваю — отлуп! Не хватает... Клейст у Ровно — Дубно две тысячи целехоньких захватил, Гудериан чуть поменьше, на сей момент нету столько экипажей. Рихтховен, мой воздушный прикрыватель, с Герингом разругался, давай, говорит, экипажи, двести лучших в мире истребителей Миг-3, вот они, целехонькие, ну от Геринга отлуп, нету, мол, Рихтховен на дыбы... сам фюрер мирил... Там у нас у Алитуса и дальше пленных лавина пошла, от Клейста генерала пленного на самолете доставили, допрос мой, перевод твой.
Вскинул глаза Ртищев:
— От Клейста?! Что же там переводить, что ль, некому?
— Да, генерал в прострации, а его все равно по нашей железке в Берлин везти, вот и прилетел. Гудериан уже хныкался фюреру — куда девать пленных? И ответ получился вот какой: «А на Минском автозаводе кто будет работать? А урожай несметный будущий кто здесь будет собирать? Пять миллионов Га растущей пшеницы за сутки! А самолеты на Киевском авиазаводе кто будет делать?!»
— Погоди, Эрик, Киев еще не захвачен.
— А куда он теперь денется?! Хайль, Гитлер!
Заверещал телефон ВЧ.
— Хайль Гитлер, Вилли, чем обрадуешь Абвер? Что, директива номер три? Погоди, а про номер два ты вроде ничего не сообщал. Не имеет значения? Была и уже сплыла? Хлестче, чем номер один? Да куда ж хлестче? Ишь... Генерал, который к нам прилетел, — первая жертва? Ишь... Ох, спасибо ихнему директивщику! Хотя... если они сейчас встанут в жесткую оборону... ведь у них за спиной их же УРы, которые они почему-то бросили... И прорвать эту оборону, — эх, проблема, блиц-кригу угроза.
— Так вот, слушай, Эрик... — тон голоса у Канариса стал приказным, — в оборону они не встанут, они будут наступать согласно директиве номер три, спасибо директивщикам, и главному автору их — герру Жукову. А в оборону встанешь ты. Временная затяжка увеличивается, но несравнимо увеличатся их потери. Нагоним. Разница между директивами — по первой сдавались безропотно (а куда денешься?), по третьей — безропотно, по приказу, пойдут на пули. Чтоб пули были наготове! Корпус того генерала, который сейчас у вас, пер на наши пулеметы так!.. Трое наших пулеметчиков с ума сошли от вида гор трупов прямо у блиндажей. Директива номер три — это их план «Гроза», по которому они должны были громить нас, начиная с июля. Только до 22 июня тучи были грозовые над нами, а теперь облачка редкие, после нашего удара. Но из облачков дождичек, мало не покажется!..
— Ау, герр генерал...
Генерал дернулся и открыл глаза. Огляделся.
— Где я?
— Вы в плену. И уже изрядно. Контузия, да и нервы. Страшно ведь видеть гибель своего корпуса? А корпус-то какой! Сказка! Мечта! Тысяча двести танков, половина KB и Т-34. Да он сильней всех наших четырех танковых групп вместе взятых. И так бездарно разгромлен, — последнюю фразу Ртищев хотел произнести язвительно-издевательски, а вышло с горечью и сочувствием. Аж призастыл, себе удивляясь.