Теодор и Илия, оказавшиеся при тасовании подразделений в одном полулохе, сидели, привалившись к стене дома, подложив под себя свои свернутые эпилориконы, подкладкой наружу. Не вывернешь, загваздаешь их — так командир тебя потом прибьёт за такое растяпство.
В животе переваривался завтрак-аристон. И хоть Великий пост не касался тех, кто служит в армии, их почему-то продолжали кормить довольно скромно. Кормёжка значительно ухудшилась после зимы. Если первоначально им, простым солдатам, выдавали минимум по два фунта пшеничного хлеба, полфунта сухой крупы на кашу, фунт мяса, одну мину пива или малую меру вина в неделю, и хватало на завтрак и ужин, а порой могли и в полдень накормить, то сейчас это можно было лишь вспоминать. Фунт ячменного хлеба, вместо мяса — рыба, как правило в форме похлёбки с мукой (тогда могли хлеб не выдать), пива не видели давно, а вино было настолько разбавленным, что мало чем отличалось от воды. Конечно, для многих и это было совсем неплохо. Минимум половина их новых товарищей была вполне довольна.
— Вот ты посчитай, — говорил щербатый аркебузир по прозвищу Птох, — деньги дают: это раз, я на них худо-бедно, но свою с двумя малыми содержу. Одёжку нам дали. Тут один кафтан монет на 6 гроссов потянет. Значительный прибыток! Это, значит, два. Кормят, опять же… — он запнулся, подбирая слова. — Ну, в брюхе что-то есть, уже неплохо! И каждый день! Я раньше, если не заработаю чего за день, то ложился спать не евши. Так потом соседи смеются — у тебя ночью в доме гром гремел! А я им — то не гром, то брюхо моё так урчало!
Все посмеялись, вспоминая свою жизнь.
— А в церкви-то иначе кормили, — включился в беседу Илия, старательно пришивая заплатку на рубаху, взяв её с кушака. Получалось какое-то чёрное пятно на серой ткани. — и яиц варёных нам иногда давали, и масло оливковое в каше было, и зелени с огорода притаскивали — лука и чеснока так ешь, сколько возьмёшь. И бобы часто готовили, и горох. И рыба всякая разная была, а не одна и та же… И жарили, и на пару её.
У некоторых солдат, отдыхавших рядом, забурчало в животах.
— Зажрались вы там, в этой церкви. — без злости, а просто как подтверждая истину, сказал смуглый, черноволосый и сухой Мармарец. Имени его никто не запомнил, а вот историю, как он уплыл с острова, когда не смог заплатить внеочередной султанский налог — авариз, бросив дедовский дом, помнили все. Так его и прозвали, как и многих по местности, откуда прибыл. Или просто звали — Мармар. «Фамилия — удел благородных, нам и прозвища хватит» — сказал опытный в жизненных делах, судя по нескольким шрамам на голове, критянин Гедик. Он был тут же — разрезал конец своего кушака и сплетал из них косички. Судя по внешности, он не очень походил на ромея, грека или итальянца, а больше на сарацина, но кого это волновало?
— Людям жрать нечего, а они там объедаются. Нацепят потом на себя одёжу побогаче, цепь поярче и ходят, просят милостыню. И не отводят взгляд же! И как им, таким, что-то подавать. А не подашь или на службу не придёшь — виглы придут. «Ты, говорят, плохой мессианин! Следуй теперь отрабатывать.» — продолжил за мармарца оливриец Никифор. — И идёшь работать тогда, когда отдыхать должен. То стены им ремонтируй, то воду вози на огороды, то ещё какое дело.
— А ты думаешь, нам там легче? — не остался в стороне Лемк, которого задело, будто они там сидели без дела. — Вошёл в возраст, так отрабатывай еду, которую на тебя тратят. Пока малые были, так учили с утра, а потом за работу. Нету работы рядом — идите в порт, зарабатывай там медь на разгрузке.
— Зато писать — читать научили. — не успокаивался оливриец, мечтательно закатил глаза. — Можно пойти, поклониться каком-нибудь купцу. Так и так, возьми меня на службу! А там работа что, сиди на месте в доме, пером шевели. Тебе уж и слуги принесут с господского стола чего перекусить, может даже паштета печёночного какого. Или молока с белым хлебом. И вина не забудут в конце дня подать. — совсем он увлёкся мечтаниями.
Животы заурчали громче.
— Ну так давай я тебя научу. — перебил Лемк его мечты.
— Эээ… — вернулся тот на землю — старый я уже, поздно мне это всё! Это я так, помечтать только.
Помолчали.
— А ты вот о чём мечтаешь? — спросил он.
Теодор почесал затылок. Мыслей в голове особо не было.
— Да, как и все. Монет подзаработать. После контракта в комиты попробовать попасть. Лучше в комиты ворот. Повезёт — буду у Орейских или Феодосиевых ворот, считать, чего купцы привезли. Форму себе куплю красивую, дублет чёрный, как у испанского капитана, в котором он недавно за новой турмой наблюдал на плацу. Да, которую из тех, кого мы ловили составили. Жену выберу откуда-нибудь из-за кварталов, что за Константиновыми стенами…Хочу ещё, чтобы это всё было, мы победили и город стал такой как прежде. Не, Верни, не как при отцах и дедах. Тогда уже было что и сейчас. Хочу, чтобы было как ещё раньше — пятьсот, тысячу лет назад.
Все наморщили лбы, поражённые глубиной и величием мечтаний:
— Хватил…
— Начитался там совсем!
— О, я тоже так хочу!
— А ты, Илия, чего хочешь? — спросил Лемк у малого друга. Малого, как его слегка подначивали — потому как из их кампании Илия был самым мелким.
— Ясно чего, заработаю денег, да женюсь сразу. — ответ был уже наготове — Когда приду с войны закончив контракт, то отец моей Кики точно не откажет! — он так взмахнул рукой, что нить в игле не выдержала и порвалась.
— Ну и ладно… — он отдал иголку Гедику, который тут же засунул её за отворот своего полукафтана. — И так хорошо получилось.
Несмотря на то, что наступило летнее время, и плотный эпилорикон и полукафтан всё так же находились у них. Поговаривали, что ещё скоро должны выдать новую обувь, уже летнюю, и шляпы, вместо шапок. А пока, по тёплому времени, полукафтан носили полурасстёгнутым сверху или снизу. А эпилорикон совсем расстёгнутым, поднимая и подворачивая полы за кушак.
— Если дождётся, и папаша не выдаст её за эти годы, за кого-нибудь другого!
— Она обещала ждать! — воскликнул оскорблённый в лучших чувствах Илия и уже был полезть в драку, но тут послышался грохот, и по улице галопом пронеслась кавалькада всадников. Замешкавшихся убраться с их пути к стенам горожан, идущих по своим делам, они раздавали плетей. Солдаты, попавшиеся на их пути, не избежали этой участи, оказались к тому же ещё сбиты с ног.
Хохоча, всадники промчались далее.
Их Глёкнер, оказавшийся среди тех, кому попало плетью, шипел, как-то непонятно разговаривал, видно на своём языке и выглядел очень зло.
— Вот мы попали! — наверняка подумал каждый. А кто-то и вслух высказал. — Паскудные твари!
Но Глёкнер лишь ещё пошипел, поругался, а потом куда-то ушёл.
— А вы заметили, кто это был? — спросил Верни, местный, с которым Илия неплохо сошелся, в чём-то найдя общий язык.
— Богатенькие придурки, что понакупали коней, а скакать на них не знают где… — отряхивая одежду и заново повязывая кушак с торчащим из-за него двухфутовым кордом без ножен, отозвался Мармар.
— Нееет, плохо рассмотрели вы его, — улыбнулся Верни — там же во главе сынок Нисона Франгопола!
— Это ты сейчас к чему? — не понял Никифор.
— Ну кто такой Франгопол?
— Один из помощников хартулария Гарида.
— И чем он обычно занимается? — пытался подсказать свои ход своих мыслей Верни.
— Продукты привозит, он же комит снабжения.
— А ты помнишь, какой он был в начале зимы? Как он выглядел?
— Да как и все — наш кафтан, сапоги только у него ещё были, точно. Всё равно не понял…
— А сейчас как выглядит?
— Нууу… Вчера в башмаках с пряжками серебряными был, штаны короткие, широкие, с разрезами, паклей набитые, куртка с валиками на плечах, цепь серебряная да шапка, точно тарелка с пером на голове…Выглядел, словно купец французский!
— Ну, так подумай, — Верни уже начал терять терпение. — мог он раньше снарядить своему сыну целую кавалькаду всадников?