Выбрать главу

Для начала в самом сердце Марсова поля, точно в его середине, вбили столбик нулевой мили. На нем сам триумвир начертил круглый нолик, обозначив, что с этого столбика пойдет отсчет всех расстояний. Но за ночь молодые легионеры пририсовали к нолику ручки, ножки и прочие части тела, а в середине кружка поставили две точечки глаз, черточки носа и рта. кто-то даже приделал нолику уши.

Увидя такое художество, Агриппа велел восстановить нолик в его первозданном виде и охранять как священное начало всех дорог, ведущих из Рима, и радостный конец всех путей, приводящих обратно к родному очагу. Но разыскивать озорников не стал. Коротко объяснил солдатам, как важно наконец создать точную карту всех земель, завоеванных ими, их отцами и дедами.

Провинившиеся шутники оценили доброту Непобедимого и на учениях превзошли самих себя и в рубке мечом, и в быстроте построения.

X

Однажды утром, прислуживая за трапезой своему Каю, Лелия едва слышно шепнула:

— Боги благословили наш брак.

— Что? — Агриппа поперхнулся. От изумления ч неожиданности он не понял, полагал, что

долгожданные слова почудились ему.

— Боги благословили наш брак, — твердо и отчетливо выговорила Лелия.

— Ты... Ты не заблуждаешься? — Он все еще не мог поверить.

— Твое дитя уже вторую Луну живет во мне.

— Ты... — Агриппа схватил ее руки и осыпал поцелуями. — Береги себя, больше ничем не обижу. Родишь сына, все прощу.

Лелия с грустным удивлением посмотрела на него. Что же, собственно, собирался прощать ей ее строгий Кай? Ее детское увлечение Октавианом, ее тайные заботы о проскрибированном отце? Но отец уже второй год в могиле, а Октавиан... Ни она ему не нужна, ни он ей. На празднике у Мецената триумвир даже не подошел к ней, хотя по старой традиции жену друга-побратима следовало бы приветствовать, как любимую сестру.

Лелия слегка коснулась губами волос мужа. Агриппа широко улыбнулся и впервые за свою брачную жизнь ласково чмокнул ее в щеку.

— Береги себя! — Он стремительно прошелся по комнате. — Я думаю, тебе в имении спокойней будет. С тобой поедет опытный греческий врач. — Он снова взял ее за руку. — Только чтоб сын. Прости меня, но я так счастлив, я пойду скажу Октавиану, он тоже обрадуется. У него дочь, у меня будет сын, мы поженим

Лелия с горечью посмотрела ему вслед. Ее жизненное назначение — рожать сыновей Марку Агриппе, вне этого ее существование бессмысленно и не имеет ни малейшей цены для ее супруга. Она устало спустилась на скамью. Но это будет не только его сын, маленький пицен, толстый и прожорливый, это и ее дитя. Ее дитя, ее душа, ее кровь и плоть... Душа ее близких оживет в этом крошечном создании. Она терпеливо, как садовник, ухаживающий за редкостным цветком, вырастит эту душу мудрой и сильной. Лелия приложила руку к своему лону. Невидимый, еще неощутимый, он жил...

А Марк Агриппа почти бежал по улицам, с трудом сдерживался, чтобы не смеяться и не прыгать через плиты мостовой, как мальчишка.

У дворца триумвиров оттолкнул часового и, влетев в сад, громко свистнул под окнами Октавии. Сестра императора испуганно выглянула.

— Ты? Что случилось? Вижу, радость, так и сияешь.

— Скажи ему, пусть выйдет сейчас же.

В ожидании друга Агриппа начал ходить крупными шагами, потом постарался умерить свой восторг и, строго следя за собой, прошелся по аллее размеренным маршевым шагом. Когда подходил к дверям, увидел заспанного Октавиана, обнял и расцеловал в обе щеки.

— У меня будет сын! Понимаешь, сын!

— Я рад за тебя, — вежливо, но без особого восторга поздравил Октавиан. — Теперь ты влюбишься в Лелию, а если и нет, то, во всяком случае, прошу тебя, обращайся с ней по-человечески, уже всякие разговоры пошли, что из-за меня ты тиранишь жену.

— Все ерунда. — Агриппа нахмурился. — Лезут не в свои дела. А обращаться я с ней никак не буду, отправлю в имение, там и воздух лучше, и пища здоровей, а подрастет малыш, привезу в Рим. Вот радость какая, у меня сын! — Он схватил

Октавиана за руки и закружил по траве. — Знаешь что! Едем горы! Чудо покажу! На весь день едем! Вели седлать коней!

XI

Кони бежали мелкой рысцой. Уже остались позади и Семи Холмов, и Транстиберия. Начались горы. Дорога становилась все круче. Агриппа спрыгнул с седла, снял с коня своего повелителя и крикнул охране:

— Тут где-нибудь подождите. Заночуем в горах, завтра к полудню лошадей приготовьте. Пошли пешком, карино. Верхом только коней измучим, а на ослах нам непристойно.

Тропка бежала мимо лавровой рощи, пахло цветущим лавром, и его темно-красные соцветия, точно огоньки, мелькали в темной зелени.

— Ты знаешь, — вдруг сказал Октавиан, — лавровое деревцо было девушкой, но она отвергла любовь Аполлона и он превратил ее вот в такой кустик. А я не стал бы мстить за то, что меня не любят. Матрона Ливия терпеть меня не может, но мы оба мило улыбаемся.

— Так она отвергла твою любовь, что ли? — насмешливо спросил Агриппа. — И ты молча гаснешь от неразделенной страсти?

— Будет тебе. — Октавиан с трудом перевел дыхание. — Ты же знаешь, что у меня с ней полная взаимность. Просто не портим друг другу жизнь ненужными оскорблениями.

Лавровая роща осталась внизу. Они шли горным лесом. Ноги скользили по опавшей хвое, и от воздуха, напоенного крепким ароматом разогретой солнцем смолы, кружилась голова.

Октавиан сделал еще несколько шагов и беспомощно прислонился к сосне. Губы его посинели. Агриппа растерянно оглянулся.

— Дальше начнутся нагие скалы, и мое чудо там. Тащить тебя на руках я не могу — потеряю равновесие. Садись на спину. На осле императору ехать непристойно, а на своем полководце можно.

— А разве осел прошел бы здесь?

—  Прошел бы. На этих длинноухих малютках любой груз через горы переваливают.

Пояс нагих скал оказался еще круче. Октавиан зажмурился и крепче обхватил своего носильщика.

— Не цепляйся так, — остановил Агриппа, — задушишь, и не дрожи, как подстреленный заяц. Ну вот, еще немного... Слезай.

Держась за руки, они стояли на вершине. Холодный ветер дул им в лицо. Октавиан на миг прикрыл глаза рукой, потом отвел руки и радостно вскрикнул. Вдали, вся в солнечных бликах, мерцала яркая синь Адриатики, но, когда обернешься, сквозь дымку легких облачков светилась нежная, чуть зеленоватая голубизна Тирренского моря.

— Италия у ног твоих, — медленно, с несвойственной ему торжественностью проговорил Агриппа. —  И она твоя! Я завоевал для тебя землю и сердца людей. И клянусь Менрвой Пряхой и Марсом Копьем Огневым, скоро весь мир ляжет у твоих ног! —  Агриппа внезапно рухнул на колени и обнял ноги своего божка. — Но я хочу награды — не малой награды, мое юное божество, и ты клянись!

— Проси, —  чуть слышно выдохнул Октавиан.

Он был больше испуган необычностью всего, чем обрадован обещанием бросить к его ногам весь мир.

— Клянись мне, — Агриппа поднялся с колен, — когда мы умрем, нашу власть унаследует мой сын! Клянись!

— Если он женится на моей дочери!

— Конечно! Это я и сам не прочь, лет через десять-пятнадцать — еще развалиной не буду. — Он раскатисто рассмеялся.

— Еще сколько лет мы с тобой проживем! Сколько подвигов совершим!

— Мне холодно, — умерил его восторг Октавиан.

— Спустимся — теплей будет! Давай руку!

XII

В узкую расщелину едва проникал свет. Когда глаза привыкли к полумраку, Октавиан разглядел, что пол пещеры выстлан мягким мхом, на нем брошены две медвежьи шкуры, а ближе к входу темнел треножник над грубо сложенным из камней очагом.

— Это и есть твое чудо?

— Нет, это привал. — Агриппа развел огонь и достал откуда-то из угла масло, яйца и миску с мукой, принялся печь лепешки. — Вынь из сумки у моего пояса сыр и флягу с вином. Подкрепимся, поспим, а после я поведу тебя к моему чуду. Согрелся?