Император в сопровождении Статилия Тавра сам подъехал посмотреть на сына Цезаря, сражавшегося в рядах египетской черни против Рима.
Остановившись в безопасном месте, Октавиан крикнул, чтобы Лагид сдавался. Цезарион не ответил. Вместе со своими соплеменниками он катил огромные каменные глыбы, заграждая путь врагам.
— Греческий огонь! — раздраженно скомандовал Октавиан.
— На людей?
— На египтян. — Император сжал рот.
Обожженные зловонной смесью, египтяне завыли. Цезарион взбежал на крышу храма. Он сдается, но пусть прекратят это избиение беззащитных!
— Обыщите, не спрятал ли стилет. — Октавиан предусмотрительно отъехал. — Хорошо обыскали? Связать и подвести.
Связанного царевича подвели.
— Ты в своей наглости звал себя сыном Цезаря?
— Я всегда звал себя сыном Египта. — Цезарион вскинул голову. Сухощавый, с резким орлиным профилем и открытым гневным взором, он напомнил старым легионерам Дивного Юлия.
VIII
Пленная царица обоих Египтов просила у победителя аудиенции. Она никогда не была врагом Рима. За годы ее правления ни один договор с народом римским не был нарушен. Ее многолетняя верность Цезарю известна. Принуждаемая Антонием, в чьих руках находились все вооруженные силы Востока, она участвовала в мятеже против императора помимо своей воли.
Октавиан соблаговолил выслушать пленницу наедине. Аудиенция состоялась в отдаленном покое дворца. Клеопатра замедленно величественным движением поднялась навстречу. Она была хороша. Титанически прекрасна. Октавиан видел ее изображения, с детства слышал о ее чарах, но растерялся. На миг отвел глаза. Эта женщина прежде всего враг. Чем обаятельней, тем опасней. Он поднял на владычицу всех сердец спокойный, невинный взор.
Клеопатра низким грудным голосом заговорила. Произнося смиренные, полные покорности слова, не отрывала от лица собеседника властных, чарующих глаз.
Пантера, могучая, гибкая, спрятав когти, следила за пушистой кошечкой. Пантера мнила себя царственным хищником. Кошечка же твердо знала: перед ней — мышь. Правда, очень большая мышь, но все же мышь, рожденная, чтобы быть съеденной кошечкой.
Октавиан ласково коснулся руки царицы:
— Ты подавлена горем. Отдохни. Об условиях мира я сообщу тебе после. Я чту в тебе подругу Цезаря.
Взор Клеопатры хищно блеснул. Пантера приготовилась к прыжку. Кошечка скромно облизнулась.
— Я была бы счастлива видеть в тебе желанного гостя. — Египтянка откинулась, и линии ее безупречного тела четко обрисовались под мягкой тканью.
Октавиан с любопытством посмотрел. Самая красивая женщина мира. Захочет, увидит ее нагую.
Царица нагнулась к нему. От резкого движения нога обнажилась. Точеные формы, воспетые поэтами, увековеченные в бронзе и мраморе. Октавиан притронулся коленом к ее ноге. Клеопатра с изумлением ощутила спокойный холодок. Посмотрела вниз. Маленькая, очень изящная ножка с более крутым, чем у нее, подъемом и более нежными, розовыми пальчиками.
Октавиан наслаждался. Ступня египтянки, более плоская, более длинная, с желтоватой кожей, вовсе не была так хороша, как его ножка, целованная всеми легионерами Рима. Клеопатра скользнула взглядом по маленькой фигурке в голубой тунике, подняла глаза на хорошенькое, нетронутое загаром личико своего победителя. И вдруг поняла: сбрось она все долгие годы царствования с плеч, предстань перед императором во всем сиянии юности, как некогда перед Дивным Юлием, — не восхищение, а зависть сжала бы сердце Октавиана.
— Я могу быть полезной. Это я вырвала тебе победу при Акциуме. Антоний бежал, потому что, надеясь на твою благодарность, я увлекла его.
Октавиан скептически улыбнулся. Египтянка прочла в его усмешке приговор.
— Я буду ждать твоего решения. — Клеопатра встала и наклонила голову, как бы давая понять, что ей больше нечего сказать.
Но Октавиан не собирался уходить. Закинув ногу за ногу, он бесцеремонно разглядывал драгоценности царицы. Обвел оценивающим взглядом убранство покоя.
— Список твоих сокровищ у меня. Завтра сдашь моему казначею. Судьбу свою узнаешь в Риме. Судьба Египта тебя, предавшую свою страну, интересовать не может. Полагаю оставить моей провинцией.
Клеопатра все еще стояла перед ним. Потом сделала шаг.
— Могу покинуть тебя? — Голос ее звучал глухо, уже не слышалось того чарующего тембра, как в начале беседы.
— Да разве я тебя задерживаю? — Октавиан засмеялся. — Ты пожелала видеть меня. Из уважения к твоему возрасту я сам посетил тебя
Клеопатра, медленно пятясь, точно ожидая удара, отступила к тяжелой, темной завесе.
В эту ночь Марк Агриппа сам разводил караул. К царице велено было никого не пускать. Даже острые булавки были отобраны и у Клеопатры, и у обеих рабынь.
IX
Император проснулся радостный и принялся тормошить друга:
— Вставай, мой Ромул, пойдем дразнить змею в клетке! Сегодня ее закуют в оковы. В цепях я протащу египтянку по всему Риму! А после отдам на потеху легионерам...
— Это унизит тебя больше, чем ее. Она женщина, пленница и имеет право на человеческое отношение.
— Не учи! — Октавиан босиком подбежал к окну. — Александрия! Столица Македонца, один из городов моей провинции! Я превзошел подвигами Александра! Его слава меркнет в лучах Римского Солнца. Как ты думаешь, пошла бы мне его двурогая корона?
Агриппа молча одевался.
— Нет. — Октавиан закинул переплетенные пальцы за голову. — Шлем римского солдата драгоценней всех царских диадем! Не хочу злить гусей в Сенате и сохраню им республику под властью императора. — Он перегнулся. — Угадай, достану до пола головой?
— Спину сломаешь, — спокойно ответил Агриппа. — Ты выспался, а я всю ночь охранял твой покой. Пошли, и прошу тебя — держись с ней достойно и человечно.
Клеопатра спала. Зеленый сумрак придавал неубранно опочивальне таинственность. У ног царицы в неестественном положении застыли обе рабыни. Женщины не шевельнулись ни при стуке отпираемой двери, ни когда их окликнули. Зоркие глаза Октавиана разглядели у ложа корзину с винными ягодами. Ее передал царице накануне один из верных слуг. На плодах блестел след змеи.
Обернув руку плащом, легионер распахнул одежды на груди египтянки. У левого соска зеленая змейка, прильнув к крошечной ранке, тянула кровь. Клеопатра была мертва.
— Похороните достойно, — распорядился Агриппа. — Храбрая женщина!
Октавиан, окаменев, не мог выговорить ни слова. Наконец со злобой и досадой выдохнул:
— Перехитрила!
Триумф над Египтом, честолюбивая мечта стольких лет, испорчен! Для мести оставался Цезарион и трое малышей Антония. Но волочить по Риму в цепях родного сына Цезаря — этого даже божественный император не мог себе позволить.
— Лагида обезглавить! Остальных ублюдков удушить! Я не могу, меня отравили! Прежде чем я умру, я желаю видеть голову Лагида! — Октавиан без чувств упал на руки своего полководца.
На воздухе императору стало лучше. Но его до глубины сердца оскорбило равнодушие друга.
— Оставь, я знаю лучше тебя, когда ты болен, а когда... — Агриппа выразительно не договорил.
В саду ждал гонец из Рима. Октавия умоляла пощадить детей Антония. Она воспитает их, сумеет вырастить римлянами. В маленьких пленницах кровь и душа ее любимого. Она любила и хоть после его смерти жаждет вернуть своего супруга в его потомстве.
— Бедная сестра. — Октавиан пристально посмотрел на Агриппу. — Тебе должно быть понятно это величие любви. Идем, может быть, еще спасем их.
Легионеры поспешили. В колыбели лежал посиневший трупик младшего царевича Птолемея Антонида. Его еще не успели отнять от груди, но его существование уже угрожало Риму. На пороге, зажав в кулачке прядь вырванных у легионера волос, валялся задушенный Александр Гелиос. Когда солдаты пришли прикончить детей Клеопатры, старший мальчик кинулся защищать грудного брата и сестру.