— Какие же тебе еще нужны признаки помешательства? — Сервилия возмущенно встала. — Если человек в шестьдесят семь лет ради любовницы-рабыни грабит законную супругу и своего единственного сына?! — В ее бархатистых, всегда мягких и задумчивых глазах пробежали искры гнева. Бархат стал колючим. — Он изменяет мне!
— Тебя это очень беспокоит? — Толстый Мамурра расхохотался.
— Меня беспокоит не то, куда Брут понесет свои старые кости, а то, что вконец разорит меня и Марка. Он хотел похитить мое ожерелье, твой подарок, Мамурра!
Мамурра озабоченно повернулся к своей возлюбленной:
— Этого допустить нельзя! Я содержу тебя, делаю подарки Марку, но...
— Хотел бы я видеть эту гречанку, — задумчиво проговорил Цезарь, — наверное, очень хороша, если сумела зажечь этакую старую рухлядь, доблестного консула нашей Великой Республики...
— кто-нибудь из нас должен поговорить с соблазнительницей, — заметил Мамурра.
— Нет! — Сервилия ударила рукой по спинке кресла. — Я позову ее мужа. Вы пригрозите ему, и он обуздает развратницу.
Матрона хлопнула в ладоши. В атриум вошел благообразный эллин, лет пятидесяти, и в нескольких шагах от госпожи почтительно остановился.
— Полидевк — наш домашний ритор и наставник Марка, — пояснила Сервилия.
— Зачем ты не образумишь супругу? — мягко спросил Цезарь. — Ты, кажется, стоик, ваша школа учит мужественно сносить все невзгоды.
— Я терплю безропотно.
— Интересно мне знать, бездельник, что ты терпишь безропотно в этом благородном доме, — оборвал Мамурра, — приторговываешь своей женой, скопил на этом дельце немало, исподтишка пускаешь денежки в рост?
Полидевк молчал.
— Эллин, — напыщенно обратился Катон к ритору, — ты владеешь земными богатствами в достаточной мере, чтоб выкупить свою супругу, прекрасную Иренион из горестного плена. Если твоих средств не хватит, мы, друзья добродетельной и целомудренной матроны Сервилии...
— Столь благосклонной к нам всем троим и еще многим другим, — вставил Мамурра.
— Мамурра и Катон дадут тебе денег на выкуп, — пояснил Цезарь, — но ты уедешь с ней подальше.
— Почему это Мамурра и Катон, — недовольно перебил Мамурра, — а не Гай Юлий Цезарь и Децим Брут, племянник и друг Сервилии?
— У меня нет свободных денег, — кротко ответил Цезарь.
— Твою долю я внесу, — великодушно согласился Мамурра, — но оплачивать удовольствия этого мальчишки Децима я не желаю.
— Благородный консул не согласится отпустить мою супругу даже за большой выкуп, — неожиданно произнес Полидевк.
Друзья Сервилии переглянулись.
— Платить я привык, но уговаривать не люблю. — Мамурра встал и закутался в тогу. — Децим и Катон займутся этим с большим успехом.
Оставшись одна, супруга Брута поправила прическу и внимательно оглядела себя в зеркало. Стройная, гибкая, несколько сухощавая, она уже второе десятилетие удерживала розовый венок первой красавицы Рима. Но в Риме быть прекрасной — значит прежде всего быть богатой.
Услышав легкий шорох, Сервилия обернулась. В дверях стоял Цезарь.
— Я вернулся сказать, что, кому бы ты ни дарила свое сердце, мое сердце всегда принадлежит тебе и только тебе.
— Не будь смешным. Я люблю мои капризы больше твоих мечтаний. Ты все обещаешь бросить к моим ногам будущие лавры, а Мамурра молча платит.
III
Проконсул Морей и Востока Кней Помпей Великий вступил на землю Италии. Он высадился со своей армией на юге страны в Брундизии. Приверженцам Великого уже мерещилось, как победитель Митридата[21] бросает легионы на Рим и Сенат в трепете склоняется перед новым Суллой, неограниченным властителем Города и Мира...
С юности счастье сопутствовало Кнею Помпею. Здоровье, деньги, незапятнанное, хотя и негромкое, имя досталось ему от родителей. Покладистый характер, исполнительность, благоразумие и незлобивость юноши привлекали к нему сердца многих. Сам Сулла благоволил к молодому Помпею. А когда ему удалось быстро и без особых потерь подавить в далекой Иберии восстание последних приверженцев Мария, Сулла не остался неблагодарным. Каприз всесильного диктатора превратил двадцативосьмилетнего военного трибуна в полководца, увенчанного лаврами.
С тех пор победа за победой, удача за удачей сопутствовали Помпею. Бесчисленные царства Востока легли к его ногам. Долгие годы военных трудов родили опыт, но исполнительный, добросовестный и недалекий Помпеи так и остался в душе примерным центурионом, и титул "Великий", которым не без иронии наградил его Сулла, все больше и больше становился язвительной насмешкой. Но Рим еще непоколебимо верил в Кнея Помпея Великого.
Однако Помпей обманул все надежды. Стоило б ему приказать — и все шестьсот отцов отечества с Цицероном во главе на коленях приползли бы к его ногам. А добродушный толстяк вместо того, чтобы повелевать, почтительно попросил Сенат и народ римский о разрешении отпраздновать триумф.
Увы! Ни блеск сокровищ таинственного Понта, ни обилие добычи, ни пленные цари в свите триумфатора, влекомые железными цепями за колесницей римского вождя, — ничто не могло загладить разочарования квиритов.
Плебс видел в бывшем любимце Суллы ставленника ненавистных оптиматов. А оптиматы втихомолку кляли откормленного полководца за нерешительность. Родовая знать открыто говорила в курии, что бездарный Кней Помпей, проходимец, чей род всего какие-нибудь шестьдесят лет назад внесен в сенаторские списки, присвоил чужую победу.
Лукулл — патриций и квирит — вот кто сломил титаническую мощь Митридата! Вот кто насмерть ранил непокорный Восток! Проконсул Морей Кней Помпей лишь побил поверженного, а теперь, как хвастливый вояка в балаганчике, сам прославляет себя.
Однажды, когда Лукулл вошел в Сенат, все патриции приветствуя своего героя, как один, встали.
Катон обнял несправедливо обойденного полководца и со слезами на глазах просил друга простить низость современников.
— Ты сражался не ради недостойных, но ради Рима, — воскликнул столп римской знати, — и будешь бессмертен, как он!
Помпей смолчал и на эту обиду. Он не любил ненужных слов и понимал — звонкой фразой не поможешь. Великого травили со всех сторон. Близились консульские выборы, но проконсулу было отказано в переизбрании. Победителю Азии Сенат не разрешил выставить свою кандидатуру.
Оптиматы воздвигали трибуны на всех перекрестках. Прославляя древние, свободолюбивые традиции предков, они требовали избрания консулов, способных защитить права Республики квиритов и дать отпор равно как дерзким притязаниям черни, так и наглым попыткам некоторых полководцев установить тиранию.
Катон уже наметил в избранники старейшего среди патрициев летами и родом Марка Брута. Но почтенный старец скончался в разгар предвыборной суеты. Злые языки рассказывали, что доблестный Брут погиб в спальне своей любимой рабыни, красавицы-гречанки. Смерть настигла дряхлого патриция как раз в тот миг, когда он пытался свершить свое последнее жертвоприношение на алтарь Венеры.
Друзья покойного с возмущением утверждали, что все это — ложь. Брут достойно и мирно опочил в кругу семьи. Любящая рука добродетельной и целомудренно-верной супруги закрыла глаза престарелому квириту.
В городе шепотом передавали его предсмертные слова: "Брутом Республика началась, Брутом — закончится".
За долгие десятилетия сенаторы Рима привыкли приветствовать сидящую у Алтаря Победы хилую фигурку. Никто — ни ревностные блюстители старины, ни их ярые противники — давно уже не ждали разумных слов из блеклых уст старого патриция. Но Брут был как бы пенатам курии, ее живой легендой. Славные отблески побед над Карфагеном озаряли его отрочество, он пережил бурные дни Суллы, его щадил Марий...
21