Вот только всё это было абсолютно тщетно. Потому, что любая серьёзная инициатива, начатая им, подвергалась тотальному саботажу всесильной цинской бюрократии. И это при том, что инициативы его были, воистину, косметическими. Принц Чунь был плотью от плоти той системы, во главе которой стоял. Он был точно таким же цинским чиновником, как и все остальные. А к чему такие представители системной бюрократии склонны меньше всего? К изменению системы. Им это просто не нужно. Им и так хорошо живётся. В их мирке всё нормально. И какой-либо дальновидностью они тоже не отличались никогда. Кто-то очень метко про них заметил, что даже сидя на дрезине, несущейся в пропасть, они не сделают ничего, чтоб это предотвратить, а будут заняты только делёжкой власти и денег, будут вылукивать свои мелкие, сиюминутные выгоды. Они просто не умеют мыслить иными категориями. И весь отпущенный ему срок у власти (чуть менее трёх лет) принц Чунь занимался именно этим. А вместе с ним и весь цинский режим.
Между тем неразрешимые противоречия в Китае продолжали копиться, пока 10 октября 1911 года не полыхнули адским пламенем в казармах сапёрного батальона города Учан.
И как всегда началось всё с сущей мелочи. Надо сказать, что порядки в китайской армии той поры несколько отличались от привычных нам. Если у наших солдат принято сдавать оружие в оружейную комнату, то у китайцев было принято сдавать только боеприпасы, а с винтовками солдаты не расставались. И в тот вечер проверяющий сержант недоглядел. Банально зевнул и позволил солдату пронести в казарму один патрон. Всего один. Единственный патрон, решивший всё. Сначала солдаты застрелили и обезоружили дежурного офицера, потом захватили арсенал, потом к ним примкнуло несколько пехотных полков и артиллерийский дивизион. А уже к утру 12 октября в руках восставших было всё трёхградье Ухань, административный центр ключевой провинции Хубэй. Беспорядки в цинской армии не были новостью. Но в этот раз произошло неожиданное: внезапно к восставшим начали примыкать толпы народа. Ухань была промышленным центром оружейного и порохового производства, так что с вооружением этих добровольцев никаких проблем не возникло. И из искры возгорелось пламя…
После этого революцию было уже не остановить. И тут на сцену вышли те, кто и должен был стать той самой партией революционного субъекта.
СУНЬ ЯТСЕН.
Первый лидер Синьхайской революции, посмертно получивший титул «Отец нации».
Суня можно назвать, своего рода, китайским нацдемом умеренного толка. Он был сторонникам «европейского выбора», президентской и парламентской формы правления, выборной демократии западного образца и прочих подобных прелестей. Кроме того, он отнюдь не возражал против «предоставления большей автономии провинциям». В общем, в наличии у него был полный джентльменский набор соответствующей революционной фракции.
1 января 1912 года он был избран первым президентом Китая и в должности этой пробыл всего 4 месяца, до 1 апреля того же года. Почему так недолго? Ведь он, по сути, был общепризнанным лидером, уважаемым в народе и нашедшим подходы к финансовым воротилам Европы. Ответ прост: не удержал власть. И причины этого как раз в том, с чего началась эта статья.
Его партия «Союз Возрождения Китая», сознанная в 1894 году, по сути была идеологическим пустым местом. Не смотря на неплохую «уличную активность», она не апеллировала к широким народным массам, а только к неким избранным. Но, главное: она не имела никакого представления о том, что же она будет строить после революции. Фактически СВК руководствовался таким знакомым и до боли близким нам идеологическим клише: «Сначала свергнем, а там посмотрим».
Даже когда в 1905 году он, объединившись с ещё несколькими партиями, создал организацию «Тунмэнхой», то и тогда ясности в этом вопросе не наступило. Всё продолжало сводиться к лозунгу: «Свергнем проклятый цинский режим, выгоним маньчжурских чурок и заживём как в Европе!».
Классический образчик сакраментального: «За всё хорошее против всего плохого».
Всё это сдабривалось таким же стандартном набором лозунгов о земле, борьбе с коррупцией и создании «китайского национального государства». Я сейчас нисколько не шучу, коллеги. Я практически цитирую. Сами по себе эти лозунги прекрасны, тем более с моей националистической точки зрения. Но вот только это было всё. В буквальном смысле всё. Более ничего «Тунмэнхой» не предлагал. Маловато для колоссального государства, вам не кажется? Но вопрос-то в другом: могли ли они предложить нечто большее? А вот это вряд ли.