Такое идеализированное видение Рима являлось постоянной тенью убогой реальности. Оно помогало сочинять неописуемую смесь парадоксов и величин, в которой ничто не воспринималось таким, каким было в действительности. При всем «дыме, богатстве и шуме[25]» своего отечества римлянин никогда не переставал воображать себе ту примитивную идиллию, которая, по его мнению, некогда существовала на берегах Тибра. Пока Рим раздувался и напрягал мышцы, противодействуя напряжению, вызванному его же экспансией, кости старого города-государства иногда явно, а иногда и не очень выступали под шкурой современной метрополии. Воспоминания в Риме хранили с усердием. Настоящее постоянно было занято поисками компромисса с прошлым, неустанным стремлением к соблюдению старинных традиций, упрямой преданностью мифу. Чем более многолюдным и развращенным становился город, тем более римляне стремились уверить себя в том, что Рим остается Римом.
Дым от жертвоприношений богам продолжал подниматься над семью холмами, так как, это было в далеком прошлом, когда деревья «всякого рода» полностью покрывали один из холмов города — Авентин. С тех пор леса успели исчезнуть с территории Рима, и если от жертвенников его к небу, курясь, восходили струи дыма, то такие же струи поднимались над несчетными очагами и печами домов и мастерских. Задолго до того, как можно было разглядеть сам город, далекая бурая дымка предупреждала путника, что он приближается к великому городу. О близости его свидетельствовал не только городской смог. Соседние города, в архаическом прошлом обладавшие звонкими именами и соперничавшие с Республикой, ныне стояли заброшенные, съежившиеся до горстки постоялых дворов, покоряясь властному притяжению Рима.
Продолжая свой путь, странник видел новые поселения, появившиеся возле дороги. Не справлявшийся с ростом населения Рим начинал трещать по швам. Трущобные городки тянулись вдоль всех основных торговых путей. Здесь же находили свой приют и покойники — кладбища, протянувшиеся в сторону морского берега и на юг, вдоль великой Аппиевой дороги, пользовались печальной известностью благодаря своим разбойникам и дешевым шлюхам. Тем не менее не всякая гробница была предоставлена времени и тлену. Приближаясь к воротам Рима, путник мог ощутить, как к городской вони время от времени примешиваются запахи мирры и кассии, запахи, сопутствующие смерти, которые ветерок приносил ему от затененной кипарисами гробницы. Чувство единения с прошлым нередко возникало в Риме. И так же, как кладбищенская тишина, давала приют разбою и проституции, даже самые священные и осененные временем уголки не были защищены от посягательств настоящего дня. Возле гробниц всегда вывешивались объявления, запрещающие предвыборную агитацию, однако «граффити», выцарапанные на стенах надписи, появлялись несмотря ни на какие запреты. В городе Риме, престоле Республики, политика представляла собой заразную болезнь. Выборы можно было назвать неуместными только в покоренных городах. И Рим, подавивший политическую жизнь в прочих обществах, теперь сделался основной сценой всемирного театра амбиций и честолюбивых стремлений.
Однако даже исписанные всяческими надписями гробницы не могли приготовить путешественника к тому бедламу, который начинался за городскими воротами. Улицы Рима прокладывали вне соответствия с каким бы то ни было планом — такой мог бы составить разве что свихнувшийся на дальних перспективах деспот, а римские власти редко имели в своем распоряжении больше одного года. В результате город рос хаотично, повинуясь неуправляемым импульсам, потребностям и порывам. Сойдя с двух основных транспортных артерий Рима, Виа Сакра и Виа Нова, посетитель города мог скоро оказаться в безнадежной «пробке». «Мимо спешит взмокший на жаре подрядчик со своими носильщиками и мулами, камни и деревянные балки раскачиваются на веревке, свисающей с огромного крана, плакальщики на чьих-то похоронах борются за пространство с крепко сбитыми телегами, там несется обезумевший пес, тут валяется в грязи свинья».[26] Оказавшийся посреди такой круговерти путник почти неминуемо должен заблудиться.