Окончив перевод, я внутренне переключился, и мне захотелось вернуться к занятиям языком хинди. Тыквенные шарики были под рукой и скоро вновь оказались в ладони. Последующие два дня я опять ушел в свои тетради и книги.
Из большого лагеря никто не приходил. Воду и продукты доставляли аккуратно. Я работал и размышлял.
Мои размышления прервал стук копыт. Несколько верховых остановились возле моей кельи. Я выглянул: спешившиеся люди с ружьями за плечами и саблями за поясами шли ко мне. Это были узбеки.
Один из них отделился от остальных, подошел ко мне и сказал:
— Кишлак — раис Хассан больной. Твоя лечи.
— Какой кишлак? — спросил я.
Он указал большим пальцем позади себя:
— Твой ходи.
Ага, так это из басмаческого кишлака, в котором я побывал. Что делать? Вдруг это ловушка? Ведь они бандиты. Но если они хотят взять меня в плен, к чему им ломать комедию? Их так много, что с такой операцией они справятся, не прибегая к хитрости. Видимо, у них действительно больной. Тогда... Я совершенно непроизвольно и неожиданно для себя вспомнил о Кате. Она бы, не колеблясь ни минуты, пошла на помощь. Дело шло о спасении жизни.
Я взял ящик с медикаментами, отдал одному узбеку, сам сел позади другого, обхватил его руками, и через минуту мы уже пылили по дороге. «Хорошо, что я сделал это быстро, — думал я, — иначе они бы, чего доброго, подумали, что я струсил».
В кишлаке меня сразу же с почтением провели в кибитку. Больным оказался тот самый маленький рябой староста кишлака раис Хассан, который говорил со мной при первом посещении. Теперь он лежал без памяти. Я нащупал пульс и насчитал около ста ударов в минуту.
Губы больного были сухие и запекшиеся. Что это было? Как я мог знать? Мои медицинские познания близки к нулю.
— Кто здесь хорошо понимает по-русски? — спросил я стоявших вокруг кибитки узбеков.
Один из них выступил вперед, сложил руки на груди и сделал нечто вроде поклона. Как-никак я был здесь в роли врача.
— Ничего здесь сделать нельзя, — сказал я.
— Пилюли давай, — сказал он, указывая на ящик.
— Бесполезно, — покачал я головой, — надо везти в больницу.
Он перевел окружающим; на их лицах изобразилось сомнение.
Теперь настала их очередь бояться ловушки.
— Больница его нельзя, — сказал переводчик.
— Почему нельзя? — спросил я резко.
На лице его появилось упорное и мрачное выражение. Он молчал.
Я понял. Они боялись, что, как только появятся в городе, их заберут, а потом расстреляют и больного и провожатых.
Что было делать? Пожать плечами: как хотите, мол. Э, нет...
Чтобы выиграть время и одновременно укрепить свой авторитет среди узбеков, я открыл ящик с медикаментами, взял термометр и поставил под мышку больному.
Наступило молчание. Через несколько минут я взглянул на термометр: 40,2.
К этому времени я уже нашел выход.
— Вот что, он может сегодня умереть, везите его в город и скажите там, что это мой рабочий из лагеря. — Я показал в направлении лагеря экспедиции. — А я останусь здесь, пока он не вернется.
Я сбросил пиджак и сел на лавку.
— Везите, — сказал я им повелительно, — мой здесь.
Узбеки посоветовались было о чем-то, и после некоторого колебания переводчик сказал мне:
— Будем едеть больница.
В арбу положили мягкой люцерны, поверх — целую кучу халатов, на все это — больного.
Я вынул карандаш и кусок бумаги, написал несколько слов и передал переводчику.
— Отдай доктор-ханум. Будет хорошо.
После этого я махнул рукой арбе, чтобы трогались. Узбеки вопросительно смотрели на меня.
— Езжайте, — сказал я толмачу, — неужели не понимаете, я останусь здесь, пока он не приедет. Понятно? Если его убьют, вы можете убить меня.
Узбеки еще раз переглянулись. Со сдержанным и скупым благородством они расступились и открыли мне дорогу.
— Твой иди, — сказал мне узбек. Я поднялся и пошел за арбой.
В больнице я пробыл недолго. Хассана приняли и положили без звука.
— У него тиф, — сказала мне Александра Ивановна. — Вы привезли его вовремя. Еще день, и он погиб бы. Я не знаю, выживет ли он и сейчас. Все зависит от сердца.
Я прогуливался в саду больницы. Катя была с больным; через двор пробежала с халатом Юля и, увидев меня, остановилась:
— А, Глебчик! Вы не в город? Я хотела бы поехать, но не на чем. Линейка с вами?
— Нет, я на арбе.
У нее сделались большие глаза.
— На арбе! Почему так?
— Привез больного рабочего.
Она подумала, потом что-то сообразила:
— Долго вы здесь пробудете? Может быть, я за это время успею съездить в город на вашей арбе и вернуться. Там мягко?
— Люцерна, — коротко ответил я.
— Глебчик, будьте миленьким...
В это время в сад вышла Катя.
— Катя, уговорите Глеба остаться пообедать, а я тем временем съезжу в город. Ведь вы не отпустите его голодным?
Катя посмотрела на Юлю тем безразличным взглядом, каким только женщины — все равно, молодые или старые — умеют смотреть друг на друга.
— Конечно, не отпустим, — спокойно ответила она. — Разве вы забыли, что у Глеба болит нога? Мы должны сделать ему перевязку.
— Ну и великолепно. Итак, вы разрешаете.
Ее полные плечи, пудреное лицо и неприятный рот мелькнули перед моими глазами, и она исчезла.
Стало как-то легче дышать в саду. Я решил, что действительно имеет смысл задержаться до вечера и вернуться по холодку.
Мы с Катей остались одни и, как всегда, обменялись нас одних касавшимися новостями. Леля — так мы между собой называли нашу общую любимицу Лейлу — больше не появлялась, хотя ее звали, зато верный Рустам заезжал раз или два. Катя опять отметила еще одну необычную деталь в поведении Юли. Однажды она обратилась к Александре Ивановне с вопросом, нельзя ли греку приходить к ней в больницу на перевязки: у него было случайное ранение, полученное от шальной пули в Ростове несколько лет тому назад. По словам Юли, она дружила с греком потому, что он был очень обязательный человек и доставал ей духи, чулки и другие вещи, он был в прошлом богатый человек, отец его имел большие магазины на Кавказе.
— Ну и что ответила Александра Ивановна на это? — спросил я.
— Сказала, что в больницу ему ходить далеко и неудобно, и устроила, чтоб ему делали перевязки на пункте первой помощи в городе. Да вот еще, — прибавила Катя. — Вы помните коменданта нашего поезда Соснова? Он считается работником вашей экспедиции, но исполняет какие-то поручения в городе. Так вот, он несколько раз был у Юли, и один раз я слышала, как она ему говорила, прощаясь: «Привезите еще командиров. Я их очень люблю». И прошлый раз Соснов приезжал с каким-то военным на своем экипаже.
— Какие знаки у него были в петлицах? — полюбопытствовал я. — Кубики, палочки?