— Что, Эспер Константинович, я вам не помешаю?
— Да нет, входите, входите.
— Может быть, вы это просто из вежливости? — тянул я и глянул в направлении Бориса.
В руках у него было желтое полотенце. Так! Я вошел к Листеру, и мы продолжали разговор.
— Чего вы это там завозились? — остро посмотрел на меня Листер.
Я немного смутился:
— Да нет.
— Садитесь, Глеб, — сказал он. — Да, я забыл поблагодарить вас за Вольтера.
— Что, вы любите его? — спросил я.
— Да, я старый вольтерьянец, — ответил он, и ответ его вновь поразил меня. Да, этот представитель старого офицерства явно был не лыком шит. — А вы поклонник Вольтера? — спросил он меня.
Прикидываться было не место:
— Я его мало знаю.
— Между прочим, Вольтер хорошо входит в струю нашего прерванного разговора. Мы говорили, что в древности существовала антиномия между системами Платона и Аристотеля. Вы, конечно, знаете, что в восемнадцатом веке во Франции эта антиномия выплыла в виде противоположности между взглядами Вольтера и Руссо!
— И вы сторонник Вольтера, — вставил я, не зная, что сказать.
— И Вольтера, — ответил он, не раскрывая смысла своего ответа. — Хотите, возьмите почитать. — И он протянул мне книгу.
Я покраснел:
— По-французски? Это не пойдет.
— Как, вы не читаете по-французски? — искренне удивился он.
После небольшой паузы он прибавил:
— Вы знаете, в этом томе философские сказки, такие, что диву даешься. Это вчерашний или сегодняшний, а иногда завтрашний день. Скажите, Глеб, вы любитель рассказов о сыщиках, о погоне за преступниками, о раскрытии заговоров?
Я похолодел. Так вот куда он повернул разговор! Идеализм, Вольтер, а сейчас...
— Да, читал кое-что, — ответил я одними губами.
— Ну, не скромничайте. Вы, наверно, знаете Конан-Дойля вдоль и поперек и не раз сами хотели быть Шерлоком Холмсом?
Итак, он все знает. Он знает, как я следил за ним, и точно так же, как я раскрыл его, он раскрыл меня. И он обратил внимание на то, что я замешкался у дверей и выглянул посмотреть, что делает Борис. И, возможно, они подозревают, что я играл какую-то роль в смерти Погребнякова, в особенности в связи с тем фотографированием.
Наступила страшная минута. Что делать? Как отвечать?
Между тем Листер как ни в чем не бывало продолжал терзать мои нервы:
— Да я и сам восхищался Шерлоком Холмсом, и он долго был моим героем. Да и чьим он не был в свое время? Я считал Конан-Дойля гением, и не за то, что он выдумал Шерлока Холмса — хотя позже я узнал, что он не был выдуманным, а был списан Конан-Дойлем с его коллеги, тоже врача, — а за блестящее применение логического метода.
Я слушал как во сне. Голова лихорадочно работала. Где и как он рассчитывает меня поймать? Вот сейчас будет ловушка. И зачем он издевается надо мной? Но ничего, он дает мне немного времени приготовиться.
— Ну, скажите, Глеб, разве это не блестяще собрать какие-то крупицы, на которые никто не обращает внимания, и, создав цепь умозаключений, распутать чисто головным путем заговор и поймать преступников! И какие острые моменты! Ведь Шерлок Холмс не какой-нибудь кабинетный неженка, а человек, сам идущий на любую опасность. Конечно, по ложной традиции, он всегда остается жив, а преступники платятся свободой или гибнут. Но в жизни может быть и наоборот, не правда ли, Глеб?
Что я мог ответить? Он все знал и держал меня в руках и теперь играл со мной в кошки-мышки.
— По-разному бывает, — глухо ответил я.
Листер с любопытством смотрел на меня.
— Но вернемся к Вольтеру, — продолжал он, — вот я говорил, что Вольтер далеко не вчерашний день. И сейчас я читаю «Задиг» и поражаюсь. Мы считали Конан-Дойля последним словом, а ведь Вольтер по крайней мере на сто лет предвосхитил его.
Я удивленно поднял брови.
— Ну вот дайте я вам прочитаю, это третья глава.
Он прочел мне отрывок, который я тогда в точности, конечно, не запомнил, но который не раз перечитывал потом.
Переводил он без малейшего затруднения с листа:
— «Однажды, прогуливаясь в Вавилоне возле небольшой рощи, Задиг увидел подбегавшего к нему евнуха царицы с несколькими придворными служителями, которые метались взад и вперед, точно в поисках потерянной ими самой драгоценной для них вещи.
«Молодой человек, — обратился к нему евнух, — не видели ли вы кобеля царицы?»
Задиг скромно отвечал: «Это сука, а не кобель».
«Вы правы», — отвечал евнух.
«Это маленькая болонка, — прибавил Задиг, — она недавно ощенилась, хромает на левую переднюю лапу, и у нее очень длинные уши».
«Вы видели ее?» — спросил запыхавшийся евнух.
«Нет, — отвечал Задиг, — я никогда не видел ее и даже не знал, что у царицы есть собака».
«Откуда же вы все знаете про нее?» — спросил евнух.
«Я увидел на песке следы животного, — объяснил Задиг, — и легко распознал, что это следы маленькой собачки. Легкие и длинные борозды, отпечатавшиеся на небольших возвышениях песка между следами лап, показали мне, что это была сука, у которой соски свисали до земли, из чего следовало, что она недавно ощенилась. Другие следы, бороздившие поверхность песка в ином направлении по бокам передних лап, дали мне понять, что у нее очень длинные уши; а так как я заметил, что под одной лапой песок везде был менее взрыт, чем под остальными тремя, то догадался, что собака немного хромает».
Листер закрыл книгу:
— Ну, что вы скажете по этому поводу? Вот вам и весь Конан-Дойль со всей его системой вышел из одной страницы Вольтера.
Я не успел ничего ответить, так как в палатку вновь стремительно вошел Борис. Он с досадой поглядел в мою сторону — видимо, он забыл о моем присутствии.
Я воспользовался этим и вышел в самом смятенном состоянии. Итак, он или они дали мне понять, что я разоблачен. Зачем? Ведь было бы легче убрать меня без предупреждения. Или они решили воздержаться от насилия на некоторое время, чтобы не наделать шуму и не привлечь к себе внимания? Или, быть может, они решили припугнуть меня и заставить отступиться, а впоследствии, может быть, постараются втянуть в свою игру?
«Ну ладно, — сжал я зубы. — Посмотрим. Это значит только, что я должен действовать быстрее и предупредить их».
Глава X
СУДЬБА ЮЛИ
Ночь я спал плохо. В голове вертелись жернова и медленно-медленно вымалывали какой-то план. Я уже начинал видеть или, вернее, различать его контуры.
Мои размышления совершенно неожиданно были прерваны на рассвете — привезли из города письмо. Я мгновенно поднялся с койки, разорвал конверт и прочитал записку. Она была от Александры Ивановны.
«Глеб, Владимир Николаевич вчера уехал. Перед отъездом он оставил стопку бумаг для вас. Он просит вас прочесть и переписать кое-какие рукописи. В них научное обоснование задач и плана работ. Никакая машинистка грамотно это не сделает. Я не рискнула доверить рукописи арбакешу. Жду вас без промедления. Катя здорова, мы обе шлем вам сердечный привет и ждем вас сегодня к обеду.
А. Т.»
Я хотел вложить письмо обратно в конверт — оно не лезло. Сунув пальцы в конверт, чтобы распрямить углы, я обнаружил внутри еще бумажку. Раскрыв ее, я прочел:
«Глеб, рукописи только предлог, письмо А. И. покажи кругом, сам же приезжай сразу ко мне. Уничтожь эту записку. Паша».
Я опустил конверт и задумался. Стало быть, я все-таки понадобился. Я оделся, занес письмо Александры Ивановны в палатку Листера и, уже сидя на арбе, строил догадки, что бы это могло быть.
Арба тянулась убийственно медленно. Арбакеш болтал с прохожими и останавливался у каждой чайханы. Много раз меня порывало разругаться с ним насмерть. Я сходил с арбы и плелся пешком, потом садился у дороги и ждал, когда он меня нагонит.
Подле больницы я отпустил арбакеша и пошел в город прямо к Паше. В ревкоме его не было. Комната, в которой он обычно сидел, оказалась запертой, и не у кого было даже спросить, где он. Меня взяла необычайная досада. Сколько времени, нервов, готовности потратил я, а теперь стоять как нищему перед запертой дверью. Потолкавшись в коридоре с четверть часа, я вышел из ревкома и по инерции медленно направился к знакомой площади чайхана-майдан, где я так давно не был.