РУБИН
I
Если муж готов был принять вину на себя, он приезжал с женщиной легкого поведения в эту гостиницу, расположенную в очень бедном квартале Лондона, и проводил там ночь. Старушка хозяйка очень неохотно согласилась на то, чтобы ее гостиница выдавала свидетельства, нужные для бракоразводных процессов; однако согласилась по совету старика, которого она называла управляющим и который сам себя — для самоуничижения — называл швейцаром. Его все знали в околотке и любили, хотя он был иностранец и говорил по-американски, вдобавок с сильным акцентом, не то славянским, не то левантийским. Еще два-три года, и его стали бы называть «Dear old Max»{1}.
Хозяйка взяла его на службу после смерти мужа, в начале войны, когда немобилизованные мужчины были нарасхват. Вдобавок, он говорил на многих языках, а в гостинице часто останавливались бедные иностранцы. По наружности он напоминал актера, хорошо играющего роль Фальстафа в реалистическом театре. Было что-то жалкое и все же привлекательное в его бегающем беспокойном взгляде, в умных хитрых маленьких глазках, во всем его облике слишком много пьющего человека, знавшего лучшие времена. Он прятал обычно под стол свои нечищенные туфли со сбившимися даже под резинкой каблуками; костюм его был куплен три года тому назад на Ист-Бродвей за 29 долларов 95, и брюкам не возвращало молодости подкладывание на ночь под матрац. Звали его Макс Норфольк. Услышав фамилию первого пэра Англии, англичане с недоумением улыбались, а он с вызовом в хриплом голосе говорил: «Yes, Sir! Почему же мне не называться Норфольком!? Я выбрал эту фамилию при своей четвертой натурализации, на моей четвертой родине. Соединенные Штаты — свободная страна, не то что некоторые другие. Если б я хотел, я мог бы назвать себя Габсбургом, Романовым или Виндзором. Впрочем, Виндзоры, Габсбурги и Романовы это тоже псевдонимы очень почтенных семейств, ганноверского, лотарингского, гольштейн-готторпского, которым, как мне, было удобнее переменить фамилию. Yes, Sir!». Слова «Yes, Sir!» он почему-то употреблял постоянно, даже тогда, когда говорил с женщинами, и произносил их как-то особенно бодро, как бы с легким оттенком угрозы.
В гостинице наиболее тяжелую работу делала сама хозяйка, работавшая до восьми часов вечера как вол. Собственно, это была не гостиница, а плохие меблированные комнаты, которые Макс в разговорах называл именами знаменитых отелей. Сам он целый день проводил внизу за конторкой: не любил бегать вверх и вниз по лестнице. Счета же вел очень аккуратно. Имел много записных книжек, больших и малых, переплетенных и клеенчатых, и часто что-то писал до поздней ночи тупыми золочеными Оксфордскими перьями: говорил, что в Англии только и есть две хорошие вещи: эти перья и шотландское виски; все же остальное, от белой муки до герцогини Виндзорской, приходит из Соединенных Штатов. Хозяйка благоговела перед его умом и ученостью. Макс Норфольк перепробовал в жизни много профессий, видел весь свет и по вечерам часто читал толстые, страшные на вид книги.
Люди, приезжавшие для бракоразводных процессов, были выгодными клиентами, но хозяйка их ненавидела и предоставляла их Максу. Сама она была замужем всего один раз, на выборах голосовала за консерваторов и очень одобряла то, что ко двору не допускаются разведенные женщины. Кроме того, она опасалась неприятностей с полицией. «Какой вздор! — сердито говорил ей Макс. — Что тут противозаконного? Есть в вашей дорогой старой стране закон о разводе? Есть. Глупый закон? Очень глупый. Но вы его сочинили? Нет, не вы. Так в чем же дело? Ваш «Ритц-Карлтон» выдает те свидетельства, которых требует идиотский закон». «Но, Макс», — пробовала возражать хозяйка. Ей чрезвычайно не нравилось, что он ругает законы Англии, однако он подавлял ее своей диалектикой и ученостью. «Никаких «но, Макс»! Помните, что теперь ваш «Уолдорф-Астория» приносит 25 процентов на ваш капитал. Yes, Sir!» Так в самом деле выходило по его расчету. Впрочем, вложенный ею в дело капитал был настолько мал, что она еле могла жить и при 25 процентах. Сам он работал у нее только за стол и квартиру; дорабатывал немного редкими комиссионными делами. «Кроме того, я осенью покину дорогую старую страну, и после моего ухода вы можете устроить у себя хотя бы институт благородных девиц. Я давно открыл бы свою гостиницу на каком-нибудь красивом курорте, но я не люблю, чтобы природа занималась торговлей». Она тотчас умолкала. Знала, что честен, и что на него можно положиться. Его недостатком, кроме иностранного происхождения, было лишь то, что он много пил; впрочем, пьяным напивался редко,