— Что вы меня благодарите? — сказал Алмазов. — Я уже более чем щедро вознагражден тем, что вижу вас живым. Никакое, самое горячее «спасибо» не заменит мне вашего первого вздоха. Благодарите русскую, особенно советскую науку! Нигде, в любой другой стране, ученые не сделали столько, сколько сделали у нас для того, чтобы чудо вашего возвращения в этот мир стало возможным…
— Я ее и благодарю — в вашем лице, — улыбнулся Кристев.
— Ну, зачем же только в моем? Коли уж благодарить, так начнем с великого Пирогова… А Портнягин, Шаховской, Недохлебов и другие русские хирурги, которые еще в начале века смело вторглись в запретную зону сердца? А Кулябко? А Андреев, который оживил извлеченное из трупа сердце ребенка через 96 часов после смерти? А мой коллеги Джанелидзе, Колесников, Чечулин, Неговский? Ведь операцию я вам по Неговскому делал…
Хорошо Иван Петрович Павлов сказал: все мы, дескать, впряжены в одно общее дело, и каждый из нас двигает его по мере возможности. У нас зачастую и не разберешь — что «мое», а что «твое», но от этого наше общее дело только выигрывает. Вот так-то!
— Да будет благословенна такая наука, — отвечал Кристев. — Я знаю слова Павлова, которые вы привели. И помню, откуда они взяты, это завещание Павлова советской молодежи. Там еще сказано: «Наука требует от человека всей его жизни. И если бы у вас было две жизни, то и их не хватило бы вам». Так вот, родные и дорогие мои друзья, клянусь вам: ради такой науки, нашей науки, я готов отдать и свою вторую жизнь!
Глава XI
ЗЕЛЕНАЯ МАШИНА
Соболь не ошибался: зеленая «Победа» уже мчалась по дорогам Крыма и скоро должна была выскочить на асфальтированную трассу, по которой ежедневно тек нескончаемый поток машин с курортниками на Алушту, Ялту и дальше на Симеиз…
Машину вел Щербань, а позади него находился человек, который еще три часа назад назывался профессором Кристевым так же самозванно, как ранее носил имена Карла фон-Марвиц, Джозефа Раиса, Эмилио Бальягас, Сайреддин-бека и даже женское имя Луизы Штрубе.
Щербань сидел за рулем насупившись, темнее тучи.
Он даже не представлял себе, что ответит начальству, если оно узнает о его самовольной поездке в Чаплынку или если его машину заметят нынче в Алуште или Ялте. Были у Щербаня и другие, не менее основательные, причины нервничать.
После первой встречи с Безымянным шофер понял, что попал между двух огней. Выдать Безымянного? Щербань слишком хорошо знал, на что способен его зловещий гость. Молчать и повиноваться? Все равно, рано или поздно, роль Щербаня во всей этой истории станет известна. Тогда ему тоже не сносить головы. Он лихорадочно искал выхода, и в тот злополучный день, незадолго до того, как передать машину в распоряжение Безымянного, отозвал жену на двор. Оглядываясь и спеша, Щербань сунул ей запечатанный конверт.
— Отнеси сейчас, знаешь куда?… — он назвал адрес. — Передашь в окошечко дежурному, скажи: начальнику, срочно. Если спросят «от кого?» — начальник, мол, знает. И уходи, не задерживайся, в объяснения не ввязывайся.
В записке, вложенной в конверт, было всего несколько фраз: «Задержите человека, который ищет встречи с приехавшим из Болгарии профессором Кристевым. Приметы — серый костюм, синяк под правым глазом. Он может рассказать вам много интересного».
К этому моменту ряд звеньев уже находился в руках Соболя. Уже велись розыски человека с синяком. Просматривая сведения о прибывших в этот день на Южный берег, майор обратил внимание на имя профессора Кристева. А так как имелись некоторые намеки на задачи, которые преследовал «Б — 317», то Соболь понял, что находится на верном пути. Анонимка Щербаня явилась предпоследним и, нужно сказать, запоздавшим звеном той цепочки, которая привела Соболя к дверям гостиницы «Магнолия».
Установить принадлежность зеленой машины не составило затем особых затруднений. Оказалось, что зеленая «Победа» под номером «КМ 44-60» находилась в пользовании директора одного крупного санаторного подсобного хозяйства. Шофера допросить не удалось: на другой день после убийства Кристева он уехал в областной центр за запасными частями. Но Соболь уже знал цель поездки Кристева, а, следовательно, и место, где искать его двойника, Все это подсказало ему письмо Кристева к жене, найденное в номере. Догадывался он также, где может находиться зеленая машина. Прежде, чем направиться в «Сад чудес», майор провел полтора часа в Чаплынке и во дворе Дома колхозника обнаружил «Победу» с номером «КМ 44-60»…
Сперва Щербань был очень доволен своей выдумкой и находил, что сделал ход чрезвычайно дипломатичный и хитрый. С одной стороны, он избавлялся от Безымянного, с другой — оставался в тени со своим черным прошлым. На случай ареста он запасся, как ему казалось, солидным козырем, ценой которого, возможно, мог купить себе прощение. «Я выполнил свой долг перед Родиной!» — рассуждал Щербань, хотя, в сущности, прекрасно понимал, что спасает лишь собственную шкуру. Сейчас, в машине, на пути к Алуште, все эти хитросплетения казались ему жалкими. Его била нервная дрожь. Заполняя все, парализуя волю, над ним довлел безотчетный, панический, безрассудный ужас перед Безымянным. Если бы тот догадывался!…
Ужас Щербаня еще больше усилился бы, будь он в силах заглянуть в мысли своего спутника. С минуты, когда лже-профессор увидел Кристева живым и сообразил, что его наглая игра проиграна, Безымянным владело состояние, определить которое затруднился бы самый опытный психиатр. То ему хотелось остановить машину, выскочить, бежать и забиться в какую-нибудь щель. То он представлял себе, как направляет клинок в грудь Любушко или Кострова. Попадись теперь дед Савчук к нему в руки, он бы разделался с ним!…
Минутами к нему возвращалось ощущение реального, и тогда он видел, как огромно то, на что заносил руку. Он вдруг ощущал себя пигмеем, и это еще пуще разжигало в нем лютую злобу. О, чего он не дал бы сейчас, чтобы выжечь чудесный сад, оставив на его месте смрад и пепел. Но Безымянный давал себе отчет, что это не в его силах, и даже не в силах тех, кто его послал…
Нервы Безымянного были взвинчены до крайности, и все же он не мог не заметить настроения своего подручного.
— Что вы трясетесь, чорт побери! — сказал он, беря шофера за плечо.
— Неможется мне… малярия у меня, — пробормотал Щербань.
— Какая там малярия. Скажите просто: трусите! — бросил Безымянный. — Далеко еще до Алушты?
— Километров десять, — ответил Щербань и, собравшись с духом, добавил: — Нельзя нам на Алушту ехать.
— А что?
— Если машину мою там увидят, не сдобровать мне. Да и на ялтинской дороге инспекция остановить может, а у меня путевой лист в другую сторону.
Это было разумное предположение. Но в интонации Щербаня прозвучало нечто, заставившее Безымянного насторожиться. Откуда такая нервозность? Сразу обострились чувства, блеснула мысль: «а если?»…
Он нагнулся к Щербаню и вцепился в его плечо:
— Говори: выдал?
— Да что вы, господин штурмбаннфюрер! — плаксиво взвизгнул Щербань. — Богом клянусь…
Но по тому, как неудержимо затряслись руки шофера на баранке, как завихляла машина, Безымянный догадался, что его худшие опасения подтверждаются.
— Поверим, — сказал он, откидываясь на сиденье. — Другая дорога есть?
— Только горами можно проехать, через заповедник. А там пропуск нужен.
— Ладно. Сворачивайте вон на ту колею, направо. Она ведь, кажется, ведет к заповеднику?
Дед Савчук и Соболь, вооруженные длинными шестами, торопливо шли к берегу Сиваша. Старик то и дело поглядывал вверх и неодобрительно крякал. Одна за другой исчезали звезды. Начинал потягивать ветерок, и туча закрывали небо. Соболю все чаще приходилось пускать в ход карманный фонарик.
— Отсюда пойдем, — сказал дед Савчук, останавливаясь, наконец, у самой воды и вглядываясь в темноту. — Ну, товарищ майор, чур не отставать… Следом держите.
Они ступили на дно Сиваша. Во тьме тянуло гнилой сыростью, под ногами хлюпала, шевелилась, как живая, топкая масса. Соболь местами с трудом вытаскивал сапоги из податливого, чмокающего ила.