После долгих и придирчивых расспросов — кто да зачем? Дельфас попал в контрольно-пропускной пункт и получил возможность связаться по видеотелефону со старым приятелем. Рун-Рин, казалось, был приятно изумлен неожиданным посещением и распорядился выписать пропуск. Но и после этого Дельфасу пришлось заполнить анкету, предъявить служебное удостоверение (он заранее запасся фиктивным документом скромного юрисконсульта) и паспорт. И только тогда Дельфас получил квиток, дающий право на посещение этой «святая святых» современной электроники. Униформист проводил его до дверей кабинета, на которых красовалась бронзовая табличка «Генеральный конструктор».
И вот бывшие друзья сидели друг против друга в глубоких кожаных креслах и с интересом рассматривали друг друга.
Рун-Рин отметил, что Дельфас нисколько не изменился — все такой же сухопарый, тощий, долговязый, «глиста Дельфас» по студенческой кличке. Рун-Рин сохранил подвижность и спортивную выправку и одет был, как и прежде, с элегантной простотой, но осунулся и выглядел усталым и похудевшим, как человек, которого точит какая-то тайная болезнь.
— Давно мы не виделись, старина, — сказал Дельфас самым задушевным тоном, похлопывая генерального конструктора по колену.
— Да что-то около пяти лет, — заметил Рун-Рин.- Я совсем потерял тебя из виду. Да и не мудрено: последний год я почти не выхожу за пределы института, частенько и сплю здесь… он кивнул на диван в углу кабинета, покрытый персидским ковром.
— Ты, может, выпьешь чего-нибудь, Кербер? Помнишь кабачок «Улитка» на Монмартре, где мы с тобой, с Жанной и Мари пили белое вино. Помнишь дядюшку Буато за стойкой, этого друга и доброго гения студентов?…
— Париж никогда не забудется, — вздохнул Дельфас. — Ну, давай твое зелье, встречу надо вспрыснуть…
На столике появилась бутылка арманьяка.
— Значит, ты забросил и теннис, и конный спорт? — спросил Дельфас, потягивая вино из бокала чешского радужного стекла.
— Сейчас мне не до этого, — признался Рун-Рин. — Ну, а ты что поделываешь?
— Работаю в коммерческом арбитраже, учреждении, которое разбирает конфликты и взаимные претензии предприятий и торговых фирм, — солгал Дельфас. — А ты сидишь здесь, как в осажденной крепости. Кстати, почему такие строгости, охрана, контроль и прочее?
Дельфас показал пропуск, на котором была наклеена фотокарточка.
— Пока я заполнял анкету, меня успели сфотографировать, о чем я и не подозревал.
Рун-Рин улыбнулся.
— Так положено. К вечеру детективное бюро института будет иметь исчерпывающие сведения о тебе. На постороннее лицо, хотя бы оно побывало в стенах института только раз, заводится досье… И тут я ничего не могу сделать.
Дельфас выругался про себя, он понял, что дал маху.
— Видишь ли, — продолжал Рун-Рин, — работы, которые мы ведем, находятся в стадии эксперимента, излишняя гласность могла бы только повредить. Электронные и кибернетические новинки, которые здесь создаются, — лакомый кусочек, и охота за секретами фирмы приняла такой размах, что администрации волей-неволей приходится ограждаться от нее.
— Над чем же ты сейчас работаешь, если не секрет?
— Секрета, собственно, нет. Ты помнишь мое увлечение самовоспроизводящимися машинами еще в бытность в Париже?
— Да, ты не раз толковал об этом. Но ты знаешь, что я в технике профан и мне до сих пор многое неясно…
На круглом столике перед диктатором медленно вращались миниатюрные диски портативного магнитофона. Весь разговор Дельфаса с Рун-Рином был записан на пленку. Это устройство, размером чуть больше портсигара, выпускалось фирмой «Юниверсал электронике» и предназначалось для «термитов экономики», то есть для лиц, занимающихся промышленным шпионажем.
Голос Рун-Рина: Идея не нова, почему я и говорю, что секрета нет. Эту идею высказал еще в начале шестидесятых годов английский ученый Артур Кларк. Но так как он был не только ученым, но и писателем-фантастом, то его идею восприняли не как прозрение человека науки, а как игру ума фантаста. Ну, де, фантаст и фантаст, что с него взять… Правду сказать, при тогдашнем уровне техники эта идея выглядела преждевременной.
Но похоронена она не была. Ведь незадолго до Кларка выдающийся математик Джон Нейман сформулировал важный принцип, который утверждает возможность создания машины, способной воспроизводить любые другие машины, в том числе и самое себя.
Идея — это «тайна, лежащая открыто». Кто можетпусть разгадает. Разгадка — секрет, конструктивное решение, в которое я, извини, не могу тебя посвятить.
Дельфас: А потом? Что было потом, после Неймана и Кларка?
Рун-Рин: За эту задачу взялся замечательный физик, голландец Ван-Хорн. Для решения задачи у него были необходимые технические средства в виде электронно-вычислительной машины, новейшая электроника, прекрасная лаборатория. Истратив на изыскание свое весьма значительное состояние, он не сумел получить поддержку от государства или от промышленных магнатов. Те, кто считал создание самовоспроизводящихся машин химерой, оказались, к сожалению, в большинстве.
Ван-Хорн, человек уже преклонных лет, умер в лаборатории от инфаркта, так и не добившись своего. Эстафету приняли его ученики и сотрудники — французы Анри Дюваль и Мишель Эне, испанец Луис Монтеро и, независимо от них, такая звезда кибернетики, как профессор Высшей королевской технологической школы в Стокгольме Фольке Хальден.
Я разыскал Дюваля, и он работает сейчас у меня. Что делают остальные — мне неизвестно. Во всяком случае могу сказать, что эти люди в своих поисках шагнули вперед через столетие.
Дельфас: Благодарю за посвящение в историю вопроса. Но все же главное остается для меня по-прежнему неясным…
Рун-Рин: Тебе приходилось когда-нибудь видеть автоматическую станочную линию?
Дельфас: Нет, как-то не приходилось. Это ведь не по моей части…
Рун-Рин: Представь себе, что мы с тобой основали фирму «Дельфас и Рун-Рин» и решили выпускать на автоматической линии такие сложные устройства, как телевизоры и мотоциклы. Для этого нам нужно иметь точное словесное описание предмета, а также чертежи, синьки, а лучше всего их современный эквивалент — импульсы, записанные на магнитной ленте. Вот эта лента, управляющая автоматической станковой линией, несет на себе в закодированной форме полное физическое описание производимого предмета.
Но вот лента с программой готова, и на этом, по существу, акт творения заканчивается. Начинается производство, то есть чисто механический процесс воспроизведения, так же, как печатание газеты с готовых печатных форм. Нынче таким автоматизированным образом изготовляют все более и более сложные изделия. Но для каждого предмета требуются узкоспециализированные машины. Так, скажем, машину, изготовляющую радиоприемники, нельзя переключать на выпуск кинопроекторов. Так считалось до сих пор.
Дельфас: А теперь уже не считается?
Рун-Рин: Как человек, работающий над решением этой проблемы, могу заявить — не считается.
Дельфас: Значит, ты нашел решение?
Рун-Рин: Не я, а мы. Но это решение не окончательное.
Дельфас: Не понимаю.
Рун-Рин: Я вижу, дорогой Кербер, что для тебя все это не более, как китайская грамота. Но попробую пояснить. Представь себе, что ты перенесся в Испанию средних веков и что ты изобрел такую прозаическую вещь, как фотоаппарат для цветной съемки. За какую-то долю секунды он может создать копию картины, которой гениальный художник отдал, может быть, полжизни. По существу это универсальная машина, которая воспроизводит с большой, хотя и не абсолютной точностью, все возможные сочетания света, тени и красок. Слухи об этом доходят до всеслышащих ушей «святейшей» инквизиции. И на тебя напяливают балахон, разрисованный чертями, и торжественно, под звон колоколов, волокут на костер…
Дельфас: Бр-р-р… За что?
Рун-Рин: За опасное чародейство и связь с дьяволом.