Ученый холоп доллара не только проповедовал. Он уже много лет искал то, что возвел в своей книге в степень мечты. Он искал средство, с помощью которого можно было бы истреблять людей как можно быстрее и дешевле. Словом, «профессор» Кэссел вместе с рычагом «дипломатии плаща и кинжала», каким являлся Фрэнк, и их боссом Дюраном составляли законченный ансамбль.
Дюрану все же хотелось сейчас хоть чем-нибудь уязвить Кэссела.
— Скажите прямо: ваша наука не знает способов помочь мне? — настойчиво повторил он.
— Вы хотите сказать «наша наука»? — хладнокровно отпарировал Кэссел. — Действительно, все усилия нашей науки давно направлены в противоположную сторону. И вам это известно так хорошо, как никому другому.
Но Дюран не унимался. Его бесило самодовольство профессора, которое он расценивал, как равнодушие к своей судьбе.
— Я все же хочу знать, — сварливо сказал Дюран, — куда девались два миллиона, которые, я пожертвовал на ваш бактериологический институт?
— Вы не правы, шеф, — вмешался Фрэнк. — Эти миллионы не пропали даром, — Последние достижения Кэссела оценены нашими авторитетами очень высоко. Еще немного — и он сделает смерть быстрой, легкой и доступной для самых широких масс. Его «Летамин К» будет настигать свои жертвы молниеносно… Рабочих — за их станками, пахарей — за их плугами, студентов — за их учебниками, старух — за их молитвами, детей — в их колыбелях… Это будет подлинное благодеяние для человечества…
— Хватит, Фрэнк! — прохрипел взбешенный Дюран. — Поймите, что речь идет не о человечестве, провались оно в преисподнюю, а обо мне лично. А это — две совершенно разные вещи!
Кэссел понял, что дальше перегибать палку рискованно. Он даже сделал в сторону Фрэнка укоризненный жест.
— Недавно, — сказал он, — в печати появились кое — какие намеки на нужное вам средство. Возможно, что оно существует.
— Где?
— В Советском Союзе.
— О чем вы говорите?
— О «Рубиновой звезде».
— Что это такое?
— Пока имеются только отрывочные сведения. Несомненно одно — это открытие первостепенной важности.
— Кому принадлежит это открытие?
— Некоему академику Любушко.
— Можно это купить?
Задав этот вопрос, Дюран тут же осекся. Последовала продолжительная пауза. Он смотрел на Кэссела, Кэссел и Фрэнк переглядывались. Сам Дюран, видимо, чувствовал неуместность и нелепость такой постановки вопроса. Он знал, что его имя, как символ кровавых подлостей и безмерной алчности, ненавистно всем честным труженикам мира. Даже реакционный журналист сравнил однажды Дюрана со свирепым троглодитом, наделенным огромной мощью, но совершенно лишенным общественного сознания.
С другой стороны, Дюрану и его советникам претила сама мысль вступить в отношения с миром, который они ненавидели всеми фибрами души.
Наступила короткая, неловкая пауза. Фрэнк раздумывал, почесывая мундштуком трубки переносицу. Дан, развалившись в кресле, потирал одна о другую мясистые, красные кисти рук.
— М-да — вымолвил, наконец, Кэссел. — Здесь, пожалуй, деньги будут бессильны…
Но у Фрэнка уже, видимо, сложились иные соображения на этот счет.
— Вы говорите пустяки, Дан! — резко сказал он. — Деньги вовсе не бессильны и в данном случае. Если нельзя купить, то можно взять иным путем!
— Отлично, Фрэнк, отлично! — сказал Дюран. — Я всегда был уверен, что у вас правильно поставлены мозги. Что ж, я не буду ограничивать вас в расходах.
— На днях я посылаю в Россию человека, на которого можно будет возложить это поручение.
— Это — надежный человек? — спросил Дюран.
— Вполне. К тому же он хорошо знает местность, где ему придется действовать.
— Кто он? Как его зовут?
— У него было так много имен, что настоящее стерлось, как чеканка на старой монете. Его называют просто «Безымянный». Для меня он, если угодно, — «Б — 317».
— Расскажите мне о нем.
— Он отлично владеет русским и еще несколькими славянскими языками. Он обладает удивительным даром перевоплощения. Это человек, который ни перед чем не остановится для достижения цели. Ему легче убить собственного отца, чем Кэсселу разгрызть орех.
— Это его бизнес? — спросил Дюран.
— Не только бизнес. Тут еще мания. При всех своих, если можно так выразиться, талантах, он одержим манией убивать. Мне известны случаи, когда он убивал походя, из удовольствия.
— Он, должно быть, наделен большим мужеством?
— Парадокс: вовсе нет. Но он — наркоман. Наркотик дает ему недостающие качества, точнее — их суррогаты вместо мужества — нахальство, вместо сообразительности — отчаянность. Тогда он действует стремительно и ошеломляюще дерзко. По существу, место этому субъекту — в хорошей, крепкой железной клетке. Я, признаться, остерегаюсь оставаться с ним наедине.
— Да это сам дьявол! — воскликнул Дюран.
— Нет. И у него есть свой бог доллар.
— Тогда, — и здесь Дюран изобразил на лице неописуемое подобие улыбки, — тогда, значит, мы молимся одному богу! Дайте понять этому субъекту, что я озолочу его, если он хорошо справится с поручением. Но задачу нужно поставить шире…
Дюран сжал кулаки, мутный огонек вспыхнул в запавших глазницах. Это все еще был воинствующий представитель своего мира.
— Повторяю: не жалейте денег, Фрэнк. Я даю вам открытый лист. Но я ставлю непременным условием: секрет должен быть изъят целиком, чтобы никто там не мог уже воспользоваться плодами открытия. Нужно отрезать для русских все пути к этой возможности.
Фрэнк и Кэссел понимающе и одобрительно закивали головами.
— Любой ценой… слышите, Фрэнк! — закончил Дюран уже замедленно, коснеющим языком. Голова его опускалась на грудь. Действие снадобья закончилось. Собеседники встали и направились к двери. «Царь Мидас» дремал, отвалив нижнюю челюсть, уронив руки на колени; из уголка рта на лацкан шелкового халата сбегала бесцветная струйка слюны.
Глава II
ЖИВАЯ ТОРПЕДА
— Пора?
— Нет еще.
Человек, сидевший около торпедного аппарата, торопливо докуривал сигарету. Курить на подводной лодке строжайше запрещалось, больше — это было преступлением. Но на него, этого европейца с бритым, помятым актерским лицом и гладко зализанным пробором, законы, видимо, не распространялись. Он был выше закона. К нему обращались с какой-то суеверной почтительностью.
Он сидел на рифленом железе пола в одних трусах, подбросив под себя синюю матросскую куртку, прислонившись спиной к полированной стали торпедного аппарата.
Ради него, этого незнакомца, шла подводная лодка на десятиметровой глубине к чужим берегам.
— Пора!
Европеец погасил сигарету и потянулся, хрустнув суставами. Командир подводной лодки, черномазый, как жук, Фуад-бей подходил к нему, улыбаясь подобострастно с бутылкой коньяка в одной руке и стаканчиком в другой.
— За ваш успех, эффенди!
Человек в трусах устремил на него взгляд опустошенных глаз. Странные это были глаза: казалось, какой-то искусный хирург отпрепарировал их у трупа и вставил в живое тело. Фуад-бея и его матросов этот взгляд приводил в состояние, близкое к оцепенению.
Европеец медленно покачал головой.
— Вы, пожалуй, выпейте за мой успех. Я — не хочу.
Он достал из крохотного кармашка на трусах пластмассовую коробочку, а из нее круглую коричневатую таблетку, кинул в рот. Потом, закрыв глаза, несколько секунд оставался неподвижен. Капитан ждал, когда он начнет одеваться в водонепроницаемый костюм.
На голову человека надели легкий шлем с круглым прозрачным глазком. Гибкая трубка связывала шлем с кислородным баллоном. На спину прикрепили нечто вроде четырехугольного плоского и длинного ранца. Этот предмет имел двойное назначение: нижнюю половину его подводный пловец мог использовать как цистерну. Наполняя ее водой, он тем самым уравновешивал свое тело с окружающей водной средой или, по желанию, делал его тяжелее. В верхнюю половину ранца положили сверток, тщательно упакованный в тонкую прорезиненную ткань. Широкие расходящиеся плавники на руках и ногах делали человека похожим на гигантскую амфибию.