– У меня есть мужчина с тростью.
Несмотря на то что Фейт пообещала себе держать Уокера на расстоянии и воспринимать его как человека, который исполняет свои профессиональные обязанности, она все же не могла не улыбнуться ему. Приятно, что есть человек, с которым можно посмеяться. Тони не любил ее резкого юмора.
– Кайл обычно говорил, что разговор со мной – такой же бессвязный, как полет бабочки. Никогда не знаешь, где она приземлится, – сказала Фейт.
– Она приземлится там, где самый приятный нектар, – с улыбкой произнес Уокер.
Взгляд его блестящих темно-синих глаз задержался на ее губах. Улыбка вдруг исчезла, и он сделал несколько шагов, отходя от верстака. Хромота раздражала его сильнее, чем боль. Она напоминала ему о собственной глупости. Почти такой же, какую он совершает теперь, обмениваясь улыбками с сестренкой Арчера. Но Уокер думал о другом, его интересовали губы Фейт: они на вкус хотя бы вполовину такие же горячие, как на вид?
Губы Фейт дрогнули в улыбке. Несмотря на то что ее новый телохранитель не такой крупный, как ее братья, и гораздо меньше Тони, было в нем что-то надежное. Ей даже нравилась его хромота: если понадобится, она запросто его обгонит.
– У тебя в ящиках есть лупа?
– Ко-о-не-е-чно, – сказала она, подражая его южному выговору.
Он пропустил это мимо ушей, потому что боль усиливалась.
– Извини, – быстро сказала она. Фейт наклонила голову и стала рыться среди вещей, но Уокер заметил, что она прикусила нижнюю губу.
– Зачем ты дразнишь меня?
– Очень хочется оскорбить мужское эго.
Фейт знала, что Донованов-мужчин не так легко оскорбить. Как и любого мужчину, достойного этого названия – мужчина. Она напряглась.
– Ну, – растягивая слова, бесстрастно заговорил Уокер, – я мужчина, и, естественно, у меня есть эго. Если ты дразнишь меня из-за акцента, то я бы посоветовал тебе поработать над своим. Как все-таки тебе повезло, что я эксперт.
Фейт тихо выдохнула и дала ему лупу.
– Я буду держать при себе свои детские претензии на юмор.
Он сощурился, услышав в голосе Фейт отзвук давней боли.
– Жаль, сладкая моя. Ничто так сильно не утомляет, как женщина без чувства юмора.
– Сладкая! – Фейт вздернула подбородок. Усмехнувшись, Уокер открыл лупу.
– У тебя есть сестренка или брат? – почему-то спросила Фейт.
Глаза Уокера больше не смеялись, они стали похожими на сумерки в горах.
– Больше уже нет.
Он прислонил свою трость к верстаку и сосредоточился на коробке с крошечными бумажными пакетами.
– Извини, я не хотела… – начала Фейт.
– Я знаю, – прервал он ее, взяв пакетик размером не больше половины его ладони. – Выбрось из головы.
Фейт все-таки поняла, что причинила Уокеру боль: какую-то пустоту почувствовала она в его глазах.
Немного поколебавшись, Фейт разрешила дать уйти неприятному ощущению. Больно Уокеру или радостно – какое ей дело? Она ему не подружка, она не обязана заботиться о его мужском самолюбии и подпитывать его. У нее это и раньше плохо получалось.
«Но я чертовски хороший дизайнер-ювелир», – напомнила она себе. Это ее будущее. Она хорошо справляется с ролью артистичной, эксцентричной тети, которая при деньгах и привозит своим племянницам и племянникам подарки на Рождество со всего света.
Фейт задумчиво наблюдала за Уокером, который разворачивал рубин быстрыми, точными движениями. Его ловкое обращение с тонкой бумагой убедило ее, что он проделывал эту процедуру не единожды.
Фейт охватило волнение, то самое волнение, которое она почувствовала в первый раз, когда увидела этого спокойного, немного прихрамывающего человека с тихим голосом и медленной речью. Он поразил ее скромностью, почти застенчивостью. Фейт была удивлена рассказу своей невестки Лианн о хладнокровии и быстроте реакции Уокера, которые оказались спасительными, когда Донованы совершали полночный набег на остров, чтобы вернуть украденный у них нефрит.
– Пинцет, – попросил Уокер.
Она порылась в другом ящике и протянула ему длинный пинцет с зажимами на конце. Он взял инструмент, не отрывая глаз от камня, который на фоне белой бумаги горел, словно раскаленный уголек. Присвистнув, он наклонил одну из ламп и поднес рубин к глазам, чтобы рассмотреть его в лупу. Ему казалось, что он врывается в иную вселенную, в чужой изящный мир, где красный цвет – единственная реальность, единственный смысл и единственный бог.
Небольшие неровности и «шелк» внутри камня искажали свет, лучи устремлялись в разные стороны. Каждая едва заметная примесь уверяла Уокера в его подлинности. Только человек охвачен навязчивой идеей совершенства. Натуральные рубины созданы из самого сердца планетарного огня, из кипения вулкана, из расплавленной горячей крови, преобразующей обычный камень в нечто потрясающее, неземное. Но следы земного начала всегда остаются.
Это те изъяны, которые Уокер отыскивал и которыми, как ни странно, наслаждался. Каждый маленький недостаток говорил ему, что кроваво-красный камень, который он держит в руках, «родился» в далекой старинной шахте, а не в лаборатории, оснащенной по последнему слову техники.
– Ну? – спросила Фейт.
– Хороший красный цвет.
– Это я и сама вижу, – ухмыльнулась она.
– Могу точно сказать, что это не подделка.
– Я могла бы сказать тебе то же самое. Эти камни из старинных украшений семейства Монтегю.
Темные брови Уокера поднялись.
– Должно быть, в Южной Каролине были какие-то по настоящему богатые Монтегю? – спросил он, понимая, что вызовет этим вопросом ее удивление. Арчер ведь уже рассказал ему что-то об этих камнях.
– Откуда ты знаешь? – спросила Фейт. Он пытался придумать объяснение.
– Мое детство прошло в Южной Каролине. Я помню, что Монтегю мне казались кем-то вроде аллигаторов – очень живучие, всегда поблизости и иногда по-настоящему опасные.
– Я думала, что от аллигаторов можно обезопаситься.
– Сладкая моя, невозможно обезопаситься от голодного зверя.
Фейт снова вздернула подбородок. Ее задело то, что Уокер назвал ее «сладкой». Он скорее всего сам не заметил, как это слово у него вырвалось. Уокер снова присвистнул, целиком поглощенный камнем, который пылал в стальных зубах пинцета. «Интересно, – подумала она, – скольких женщин он называл „сладкими“, и если он называл их так, то помнит ли теперь, как их звали? Тони, например, универсальное слово „малышка“ всегда приходило на помощь, особенно когда он как следует выпивал».
От этого воспоминания она почувствовала, как холодок прошелся по ее рукам. Фейт еще раз напомнила себе, что жизнь с Тони закончилась. Она получила хороший урок: не стоит выбирать мужчину только за то, что он большой, достаточно мускулистый и выше старших братьев. Но в глубине души Фейт хотела доказать всем и себе самой, что может выйти замуж за человека, которого они будут уважать точно так же, как мужа Онор.
После того как ее сестра-близняшка вышла замуж, Фейт чувствовала себя потерянной и одинокой. У них с Онор было так много общего, от лифчиков и бойфрендов до водительских прав. А теперь нет. Онор и Джейк стали единым целым. Они родители замечательной маленькой девочки по имени Саммер. Сестры все еще болтали, все еще смеялись, когда собирались вместе, все еще любили друг друга так, как могут любить друг друга только близняшки, но это уже не то. И это уже навсегда.
До тех пор пока Онор не вышла замуж, Фейт не понимала, насколько близки они были с сестрой.
– Следующий, – сказал Уокер.
Он протянул ей аккуратный пакетик с камнем внутри. По взгляду, которым он окинул Фейт, она догадалась, что Уокер просит дать ему другой рубин уже не в первый раз.
– Извини, – пробормотала она, – я задумалась. – Она подтолкнула поближе к нему маленькую коробочку с пакетиками. – Возьми сам.
Рассматривая рубины, Уокер думал, какие же мысли Фейт заставляют вспыхивать ее серебристо-синие глаза и почему так подрагивают ее губы. Ему было интересно, но спросить об этом он не рискнул. В конце концов, это не его дело. Но факт, что ему хочется, ужасно хочется, чтобы это было его дело, указывал на то, что он самый настоящий дурак.