— Это не заскок, солнышко, а женская интуиция. Встань подальше, от тебя идут помехи.
Она задаёт мне вопросы, ждёт ответа.
— Есть реакция, — она волнуется. — Но он не может отвечать «да» и «нет». Может только давать понять «нравится» или «не нравится». Он довольно эмоционален. Я бы сказала, эмоциональней, чем ты.
Чувствую, она улыбается.
— Дурдом, — говорит он, а сам нервничает, оглядывая скалы, держит наготове оружие. Трогательная наивность.
«Да, от него мало проку, — думает он. — Но это успокаивает».
Она спрашивает. У неё сложные вопросы.
Были ли здесь живые до них? И если были, то куда исчезли? Есть ли тут такие же, как я, и сколько мне лет?
Но я не могу ей всё объяснить при помощи своих эмоций, которые она меряет своим прибором.
Я не могу сказать, сколько мне лет и я не помню, как я здесь появился. Есть ли тут другие такие же? Другие камни, песок, воздух? Мы все сделаны из одних кирпичиков, и ты тоже.
Так задумано, или так получилось. Не знаю почему. В этот мир можно прийти и не знать, где выход, но мы пришли, и даже не знаем, где вход.
Я не знаю, куда исчезли те мягкие живые, что были прежде, я только помню, они переживали, что в их небе пропали облака. Я знаю что, как и у вас, здесь полярные шапки, которые тают весной и по каньонам бежит вода, что, как и у вас, атмосфера здесь была плотнее, а потом часть её забрал космос, когда она перегрелась. Я не знаю, может ли так быть у вас или нет.
Но всё единое целое. Вселенная. Мы. Всё подчиняется общим правилам. И как бы плохо ни обстояли дела, всё можно изменить к лучшему.
Они ушли. Забрали с собой несколько прошлогодних листьев.
Приглушённо звучит песок, скатываясь струйкой с края обрыва. Оттеняет тишину, которая длится здесь вечно.
Звук песка нарушили капельки бегущих шагов.
Она вернулась. Торопится больше, чем обычно.
— Извини, дружок, — и набрасывает петлю мне на шею. — Вовсе не собираюсь тебя захомутать.
Она цепляет карабин страховки и взбирается вверх.
Вставила рубиновый камешек на место, в ту щель, где он лежал раньше. Вставила флюорит в другую.
— Вот так будет лучше.
Руки у нее были тёплые. Ещё не хватало, чтобы кусок воды у меня под глазом расплавился.
Она откинула шлем и прикоснулась губами к моей щеке. Она подумала, что это, наверное, щека. Я тоже.
Скатилась вниз, скрутила трос.
— До свидания, — говорит она и улыбается. — Рубиновый Вторник.
Когда я был ещё совсем большим, то слышал такую песенку, что нельзя в себя впускать воду. Она застывает у тебя в глубине и образует трещины. Потом, когда теплеет, она плавится и утекает, на её место приходит новая, тоже замерзает, расширяя прежнюю трещину. И так до тех пор, пока ты сам не рассыплешься в мелкий щебень.
Она поворачивается и легко бежит в ту сторону, где находится её корабль. Кажется, что-то тихонько напевает себе под нос.
До меня снова доносятся её мысли, как шум в морской раковине, которую она слушала в детстве.
Помнишь то облако, которое укрыло тебя летом от жаркого солнца? А помнишь то облако, что открыло тебе солнце зимой? Ты сказала ему спасибо? Нет? Но у тебя ещё есть время это сделать, и это здорово, правда?