Тут сразу находит себе объяснение учеба Рублева не где-нибудь, а как раз в монастыре Троицы. Ближе к Радонежу, правда, монастырь в Хотькове, но это монастырь не столь знаменитый, и он не имел, насколько известно, своих живописцев.
Ясно, что обучаться искусству иконного письма Андрея туда не отдали бы — там не у кого учиться.
Немаловажно и другое. Поступить в любой монастырь того времени не просто. Большинство монастырей требует «вклад», то есть принимает в братию лишь состоятельных людей, а в Свято-Троицкой обители еще придерживаются строгих правил, установленных Сергием: принимают в иноки, не делая различия бедным и богатым.
Но кто же растит Андрея Рублева, кто же решает его судьбу?
Почему нигде нет никаких следов, позволяющих разыскать его родителей или близких?
Мы попытаемся увидеть истину в самом отсутствии точных данных.
Судьба родителей мальчика, рожденного в самом начале восьмидесятых годов где-то вблизи Москвы, скорее всего была трагичной.
В битве с Мамаем и при нашествии Тохтамыша сотни тысяч московских семей потеряли кормильцев или погибли целиком.
Так мог оказаться сиротой еще в младенчестве и Андрей Рублев.
Он сам ничего не знал о своих настоящих родителях, ничего не мог сказать о них современникам, и те ничего не передали нам.
Возникает сомнение — откуда прозвище «Рублев»?
Может быть, конечно, это подлинная, каким-то образом ставшая известной фамилия живописца, может быть, это только фамилия его воспитателей.
В пользу последнего предположения свидетельствует «Сказание об иконописцах», то самое, где Рублев единственный раз назван «Радонежским».
Там сказано: «…Андрей Радонежский, прозванный Рублевым». Прозванный!
Не из рода некоих Рублевых, а прозванный так из каких-то соображений! Носящий эту фамилию независимо от прочих Рублевых!
Правда, «Сказание об иконописцах» относится к XVII веку. Но столь же бесспорно, что автор его имел под рукой какие-то документы, знал слухи и предания, утраченные нашим, XX веком.
Как бы ни смотреть, однако, на фамилию Рублева, ясно еще одно: он выходец из народа.
В Московском княжестве и окружающих Москву землях родовитых людей с такой фамилией мы не находим.
В торговом Пскове боярин Рублев существовать, конечно, мог. На то это и был меркантильный город, где сановитые люди прежде всего и крепче всего были связаны с куплей-продажей и меной и где это неминуемо отзывалось даже на их прозвищах.
Но для Москвы фамилия Рублев — плебейская фамилия.
В этом убеждает еще и то, что составители «житий» Сергия Радонежского и Никона, называя «выдающихся» сподвижников обоих игуменов, старательно подчеркивают «благородство» или «мирское богатство» тех, кто обладал подобными «достоинствами».
Немало говорится в житиях о бывшем ростовском вельможе дьяконе Онисиме, о знатном киевлянине Стефане Махрищском, о галичском дворянине Иакове Железнобровском!
Епифаний Премудрый не упускает случая написать и про «карьеру» «преподобного» Кирилла, в миру — Косьмы, дослужившегося у боярина Тимофея Васильевича Вельяминова до чина «дворецкого»! Все-таки был близок к сильным мира сего!
Об Андрее же Рублеве ничего похожего не написано ни Епифанием, ни кем-либо еще. Да и что напишешь о плебее без роду и племени, хотя он и прославлен как художник?
Плебей. Сирота, воспитанный в чужой семье, на чужом хлебе!
Вот он идет, пятнадцатилетний, по пыльной дороге из Радонежа к монастырю Святой Троицы.
На нем ради нынешнего дня чистая холщовая рубаха и новые лапти.
В руке — узелок с хлебом и кое-какой одежонкой.
Ему и радостно, и жутковато, и тоскливо.
Радостно потому, что прежняя жизнь была горькой, обидной, но теперь с ней покончено.
Жутковато потому, что он решился на смелый шаг, а не знает еще, какой будет новая жизнь.
Тоскливо: ведь он прощается навсегда с тяжелой, несправедливой, но все-таки прекрасной жизнью «в миру».
Он переходит медленную речонку Консеру. Поднимается к Маковцу. Входит в дубовую ограду обители.
Ворота захлопываются.
Он невольно оглядывается.
Вернуться?.. Но к чему? К нищете, обидам, попрекам?
Он встряхивает темными кудрями.
Нет!
Здесь его ждут правда, братство, человечность, которых он не видел и которых жаждет! Здесь он будет писать иконы, говорить людям о том, как им следует жить!
И он ступает на тропу, ведущую к островерхому деревянному храму, откуда слышится хор, славящий «спасителя».
Отроку кажется, что он у цели.
Он еще не знает себя.
Но именно с этого дня начинается жизнь художника Андрея Рублева.